В годы Первой русской революции Александр Серафимович жил в Москве, стал очевидцем бунтов и даже жертвой черносотенцев. Пережитые события легли в основу множества рассказов — «Зарева», «Мать», «Как вешали» и других. Все эти произведения наполнены настоящими эмоциями и глубоко раскрывают суть событий 1905 года.
VATNIKSTAN продолжает публиковать очерки Сергея Петрова о русском и советском писателе Александре Серафимовиче. Из первого материала мы узнали, с чего начался творческий путь Серафимовича, из второго — что коренным образом отличало его от большинства писателей-современников. Сегодня в центре внимания 1905 год — как Александр Серафимович и его семья пережили дни обстрелов, а также какие рассказы вдохновлены Первой русской революцией.
Внутренняя революция Серафимовича стала зреть ещё в раннем детстве, задолго до 1905 года. Местом такого созревания стала Польша, где служил его отец, есаул Серафим Попов.
… Саше — лет шесть-восемь, не больше. Он скорее тих, чем громок. Не хулиганит, не устраивает бунтов за обеденным столом, не балуется спичками у склада боеприпасов. Сидит дома, гуляет по гарнизону. А вдали, у кромки горизонта, виднеются смутные очертания гор и лесов. Казаки говорят, что там — Австрия.
Его тянет к этим людям, простым казакам. Папины друзья-офицеры их так и называют — «люди», будто у них нет имён, но они почему-то интереснее папиных друзей. Как только есть возможность, Саша убегает в казармы. Маме это не нравится.
Однажды к родителям заходит полковой адъютант. Сидя за столом и отхлёбывая чай из стакана, он, как бы между делом, сообщает, что днём на плацу будут наказывать какого-то казака. Этот служивый, говорит адъютант, совершил странный проступок: сбежал в Австрию, бродил там почти неделю, а на днях вот вернулся. Ты зачем это сделал, спросили его. Ответил, что нашло затмение. Ну, затмение, так затмение. Будем наказывать.
В назначенное время Саша тайком пробирается на плац. «Мероприятие» начинается. Провинившегося кладут на скамью лицом вниз. Сдирают одежду. Офицер отдаёт команду, и казаки принимаются сечь своего товарища розгами. Ребёнок не может себе объяснить происходящее. Первые мысли — совсем не о жестокости. Голый человек — вот что вызывает недоумение. Разве можно быть взрослому — голым? Почему это никого не смущает? Почему взрослые бьют взрослого?
И лишь когда у казака по-детски начинает дрожать подбородок, в душу мальчика врываются жалость и «крамола». Саша понимает, что происходящее неправильно, жестоко, и лучше бы было не возвращаться этому бедолаге из дальних горных лесов.
Десятилетия спустя его детские впечатления превратятся в рассказ «Наказание».
Баррикады во время Декабрьского восстания в Москве. 1905 год
… Когда грянула Первая русская революция, у Серафимовича не возникло вопроса: нужна она или нет? В отличие от многих коллег по цеху он успел повидать и казарменную жестокость, и ужасный быт крестьян, и тяжёлое положение рабочих. Он ясно осознавал, что власть намеренно слепа, улучшать жизнь простого народа она не собирается.
Осенью 1905 года писатель наведывается в Новочеркасск и сталкивается с пиром духа: в городе реют красные знамёна, всюду демонстрации, лозунги о равенстве и братстве, смелые выступления ораторов. Кажется, что пробудились все, даже дети.
«… В женской гимназии дура Вера Александровна (директор — С.П.), — напишет он жене в Москву, — позвала полицию и попрятала городовых по погребам, в кухни, в угольном складе … Но семи- и восьмиклассницы как-то пронюхали, полетели на кухню, пролезли в погреба и открыли … торжественно повели их к начальнице. Станишники неуклюже ступают по паркету со сконфуженными мордами и преглупо ухмыляются. Начальница, как увидала эту процессию, обомлела, а гимназистки наскакивают на неё: „Лгунья!.. лгунья!.. мы вас презираем!..“ Начальнице ничего не оставалось, как удариться в обморок…»
Вернувшись в белокаменную, супругу он отправит на лечение в Ялту, а сам с двумя сыновьями переедет из хорошей гостиницы на Пресню, где найдёт жильё подешевле.
… Декабрь. Вот-вот в Москве должно рвануть. Большевики и эсеры призывают рабочих к активизации стачечной борьбы. Манифест Николая II от 17 октября, декларирующий смягчение курса, воспринимается, как мелкая и лживая подачка. Рабочие вооружаются. Возводятся баррикады. Генерал-губернатор Фёдор Васильевич Дубасов объявляет чрезвычайное положение, и город наводняется войсками с тяжёлой артиллерией. Главным очагом вооружённого противостояния в Москве становится … Пресня.
Весна 1905 года. Художник Станислав Масловский. 1906 год
Серафимович может фиксировать происходящее, не выходя из комнаты. Масса интересного происходит чуть ли не под его окном: там баррикады, там бегают с винтовками рабочие. Но писатель хочет большего. Оставляя детей под присмотром няньки, он каждый день бродит по московским запруженным улицам, разговаривает с восставшими. У Патриарших писатель сталкивается с шайкой угрюмых типов, они отбирают у него кошелёк и подносят к лицу огромный нож. Его спасает появление дружины студентов. Налётчики вынуждены ретироваться.
«Кто это такие?» — спрашивает у студентов Серафимович.
«Черносотенцы», — объясняют молодые люди.
Оказывается, так называемые защитники государя и русского народа частенько промышляют здесь разбоями.
Всё увиденное Серафимович переносит на бумагу по ночам, при освещении керосиновой лампы и под аккомпанемент канонады.
Тем временем военные стреляют не только по баррикадам, но и по жилым домам, лавкам, аптекам. Неважно, есть ли в них огневые точки. Нет, значит, будут. Когда все эти «объекты» захватываются армией, их нередко предают огню.
Как-то ночью окно писательской комнаты разбивает пуля. В комнату этажом ниже падает граната. Серафимович хватает сонных сыновей, и они бегут в подвал, в котельную. Туда же устремляются другие жильцы. Лестничные пролёты простреливаются, по стенам «чокают» пули.
Утром, когда наступает временное затишье, Серафимович возвращается в квартиру и видит: стена его комнаты пробита артиллерийским снарядом.
Обстрелы продолжаются несколько дней, и он проводит большую часть времени с сыновьями в подвале. Без возможности наблюдать героев приходится наблюдать обывателей. Писателю интересно, что думают эти люди о революции.
Они пока отмечают только один её «плюс»: куда-то подевались уличные и квартирные воры. Ну, а в остальном? Переживают ли они за тех, кто отстаивает их права на баррикадах? Собираются ли помогать им?
Всё прояснится чуть позже, когда сопротивление рабочих сломят войска, и будет возможность вернуться в свои квартиры.
Последствия восстания в Москве. На Пресне, остатки здания фабрики Шмидта. 1905 год
Истинное отношение обывателей к революции Серафимович покажет в очерке «На Пресне»:
«… — Слава тебе господи, слава тебе, — крестился дрожащей рукой старичок, — вернулись власти предержащие.
… с разных площадок лестницы понеслись отчаянные крики:
— Батюшки!.. Караул!.. Обокрали!.. Что же это?..
— Слава те, всё по-прежнему, всё, — крестится старичок, — слава богу, успокоился народ, даже воры вернулись…»
Не менее важен для понимания декабрьских событий 1905 года рассказ Серафимовича «Как вешали». Уже из названия понятно, что речь идёт о приведении в исполнение смертных приговоров.
Рассказ имеет реальную основу. Живым свидетелем описываемой казни был прозаик Голоушев, которого как врача власти привлекали к подобным процедурам. Но Серафимович «позволяет» рассказать об увидённом не врачу, вымышленному персонажу — городовому.
Итак, большой сарай, посреди него — стол с чёрным сукном, за ним — прокурор, поп и врач. В углу — двое в чёрных масках. Рядом с ними стоят табуреты. С потолка свисают верёвки.
Конвой вводит некоего Николюкина. В отличие от предыдущих смертников тот плачет и просит его не вешать: вышла ошибка! я — Николаев! Недоумённый прокурор звонит в тюрьму. Он требует объяснений, угрожает привезти заключённого обратно. В тюрьме бросают трубку. Прокурор перезванивает, и снова ничего выяснить не удаётся.
«Я не Николюкин, я — Николаев! — в отчаянии повторяет парень. — Спросите у матери!».
Но прокурор уже устал. Он возвращается за стол и заполняет бумагу. Врач отворачивается, поп дежурно предлагает смертнику поцеловать крест, и Николаева, вместо Николюкина, вешают.
Последствия восстания в Москве. На Пресне близ Зоологического Сада. Декабрь 1905
… Пресненским событиям писатель посвятит немало рассказов: «Похоронный марш», «Бомбы», «Мать», «Мёртвые на улицах», «Снег и кровь», однако именно этими событиями он не ограничится. Отношение к революции простого мужика, непосредственного участия в ней не принимавшего, его интересует не меньше.
Рассказ «Зарева». Афиногеныч — хмурый старик, живёт на берегу реки. Он зарабатывает на жизнь переправкой людей на другой берег. Там находится монастырь, и в лодку к нему зачастую садятся священнослужители и богомольцы. Общаясь с ними, Афиногеныч хамит.
«… — Привёл господь, сподобился отстоять утреню и обедню. Дюже хорошо отец Паисий ноне говорил, до слезы…: любите, грит, друг друга…
— Пели нынче уж хорошо.
— Чисто ангельскими голосами.
— Энто, как сделает чернявенький: о‑о-о… у‑у…
… А Афиногеныч:
— Это ангелы так поют?.. Вчерась вечером … пятерых бабёнок перевозил… для монахов… на святое дело… Ядрёные бабёнки…»
Обвинения в богоотступничестве Афиногеныч пресекает быстро. Будете бузить, говорит, поплывёте сами.
Случаются и другое. Пассажиры жалуются на тяжёлую жизнь. Снова хамство в ответ, ни тени сострадания.
Он называет жалобщиков стадом, которое всегда будут бить. И рассказывает им свою историю.
Выясняется, что в молодости Афиногеныч и его друзья уводили коней у богатых. Один их потерпевший как-то поймал молодых конокрадов, собрал народ и предложил избить всей деревней. Посулил денег и водки. Избили.
Ночью Афиногеныч деревню сжёг.
Неприятный, словом, человек. Каторжанин и жлоб. В лодку пускает только за деньги. И всё равно, кто перед ним — толстопузый дьяк или сухонькая старушка.
Но как только революционеры просят перевезти их на тот берег, он спускает лодку на воду.
Он и жандармов, что идут по следу беглецов, тоже сажает, но, как только лодка достигает середины реки, Афиногеныч её переворачивает.
Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава? Художник Валентин Серов. 1905 год
В рассказе «У обрыва» аудитория сочувствующих революции существенно расширяется.
Основные действующие лица — работники речной баржи. Они укрывают у себя объявленного в розыск революционера.
Ночью появляются два конных казака. Они узнают разыскиваемого сразу: уж очень сильно тот отличается своим городским видом от сидящей у костра компании. На шею революционера набрасывается уздечка.
Не тут-то было. Мужики стаскивают непрошенных гостей с лошадей, связывают и грозятся утопить. После недолгих препирательств казаки молят о пощаде. Над ними проявляют милость и отпускают.
Зачем же? — повисает над читателем вопрос.
Может, сначала нужно было дать революционеру уйти, а казаков отпустить позднее? Или действительно утопить? Сатрапы же, ответят неблагодарностью!
И правда, через час — топот копыт.
Но Серафимович не заканчивает рассказ поражением добра. Один из казаков возвращается и предупреждает героев об опасности: напарник намерен сообщить обо всём командиру, скоро здесь будет взвод, отправляйте на тот берег своего революционера.
Вывод — не только простой народ, но и те, кто призван быть опорой царизму, сочувствуют революции.
Последствия восстания в Москве. Сгоревшее и разрушенное здание на Кудринской улице. Декабрь 1905 года
… И, конечно, не мог обойти писатель стороной самих революционеров. Сказать, что они у него получились фактурными и харизматичными — ничего не сказать. Серафимовичу удалось показать совершенно разные психотипы борцов за народное счастье.
Герой рассказа «Стена», например, соцдек, идеалист, пытающийся докопаться до самой сути. Выступая перед народом, он говорит, что разрешённые митинги и демонстрации — не есть ещё победа, что всё это может быть подавлено. Готовы ли мы будем бороться, когда начнут разгонять, стрелять, вешать? Или отгородимся от происходящего стеной мнимой победы и фактического равнодушия? Либерально настроенные товарищи не могут слушать его речей и с негодованием покидают митинг. Но герой не остаётся в одиночестве. Растёт вокруг него толпа рабочих, они требуют говорить ещё.
Богун, главный персонаж рассказа «Оценённая голова», более противоречивая фигура.
«„… Из достоверных источников стало известно, что за поимку товарища Богуна правительство назначило две тысячи рублей …“
… — Дёшево… Я думаю, дороже стою…»
Богун собирается тайно навестить жену и дочь, живущих в другом городе. Его однопартиец, человек взвешенный и спокойный, пытается отговорить его, напоминает: его голова оценена и его ищут. Все революционеры принадлежат партии, поведение их не должно противоречить «партийной этике».
Ответ Богуна:
«…никому я никогда не принадлежал… этика… партийная этика!.. Я сам себе этика!..»
Когда однопартиец интересуется, неужто он так сильно скучает по жене и дочери, тот отвечает уклончиво, точно смущаясь: «— … не скучаю… Жена, как жена, хорошая женщина … Нашему брату насчёт семейной жизни… не до того… некогда, брат…».
Но последующие события показывают, что — «до того», и ещё как. Вопреки всем правилам конспирации он не раз приезжает к семье и подолгу остаётся с ними. В один из таких визитов его настигают пули жандармов.
Обложка одного из изданий рассказов Александра Серафимовича
И, наконец, третий типаж. Это неоднократно бывавшая в ссылках, стареющая, больная революционерка из рассказа «Мать». Её сын ненавидит царизм, умеет стрелять и должен быть среди своих товарищей на баррикадах. Однажды сын уходит. Мать остаётся в пустой квартире одна.
С этого момента рассказ превращается в стон и вопли. Несчастная женщина проклинает товарищей сына — революционеров.
«… — Зачем вы сожрали моего сына, вы, злые звери?!.. Вам нужно всеобщее счастье? Но какой свободой, каким мировым счастьем окупите вы жизнь моего сына, вы, проклятые, жестокие звери?!.. Что? Вы все — дети своих матерей? Да, но это тех, чужих матерей. Я — мать своего сына…»
Мать кричит в грохочущую за окном канонаду. Она обещает сама идти на улицу и стрелять, только пусть вернут ребёнка.
Но силы покидают её, и на смену им приходит страшная мысль: ведь это она, старая революционерка, воспитывала сына. Она, с колыбели учила верить в счастье, ненавидеть несправедливость и готовиться к борьбе.
«… И вдруг в красной темноте огненно вырезалось:
— Убийца!»
… Горький долго не хотел печатать этот рассказ. Ему почему-то казалось, что образы в нём проработаны недостаточно сильно, а сюжет усложнён. К тому же, у него была своя «Мать».
О чём это? — не понимал Горький. — Что хотел сказать автор?
Серафимовичу пришлось долго объяснять, что он попробовал продемонстрировать типичную психологию женщины-меньшевички, которая «ушла в собственную скорлупу», как только революция потребовала от неё настоящих жертв.
Получилось ли изобразить такую психологию? Несомненно.
Но в то же время у Серафимовича получилось и другое. И в «Матери», и в «Оценённой голове», вольно или невольно, он поставил перед читателем очевидный вопрос: только ли классовому врагу несёт революция беды и разрушение?
И ответ в обоих текстах — одинаковый.
Памятник писателю в городе Серафимовиче, Волгоградская область
Сергей Петров
https://vatnikstan.ru/culture/serafimovich-i-1905/
Свежие комментарии