Писатель Александр Серафимович стоял у истоков новой советской литературы. После революции он стал одним из тех, кто побуждал народ к творчеству и создал новые каноны литературного творчества.
VATNIKSTAN продолжает публиковать очерки Сергея Петрова о великом русском и советском писателе Александре Серафимовиче. Из прошлого материала мы узнали о первых десятилетиях его творческого пути и истории создания главного романа «Железный поток». На этот раз обратимся к теме, которая актуальна и для современной литературы.
Александр Серафимович
В начале писательского пути он представлял литературу храмом. Сверкающим и величественным храмом, где его встречал человек с добрыми глазами и большой деревенской бородой.
Ещё студентом Серафимовичу посчастливилось познакомиться с писателем Николаем Николаевичем Златовратским. Того нельзя было назвать модным автором, нельзя было отнести и к литературным радикалам, к революции Златовратский не призывал. Он просто описывал жизнь деревни, показывая убогость крестьянского бытия, и наводил читателя на вполне определённые мысли.
А ещё Златовратский собирал у себя дома пишущую молодежь. Начинающие авторы читали ему свои произведения. Златовратский, казавшийся патриархом, внимательно слушал, с отечественной лаской подбадривал, деликатно указывал на ошибки, улыбался в свою большую бороду.
… Не будь в жизни Серафимовича Златовратского, он мог бы быстро принять правила игры реального литературного процесса. Но он их не принял. Ему было с чем сравнивать.
Николай Златовратский. Портрет работы Николая Грандковского. 1894 год
Будучи уже крепким писателем, он увидел, что помимо хорошего, много в литературном процессе и плохого: высокомерного, лживого, откровенно торгашеского.
В 1903 году выходит его фельетон «Зелёное поле». Герой ищет в Москве место, где собираются творческие люди, какой-нибудь литературный клуб. Находит его в самом центре, в прекраснейшем особняке.
Швейцар на входе, лакеи, буфет, свечи. Тихо играет музыка. За столами, покрытыми зелёным сукном, сидят с вдохновенными лицами представители творческих профессий и… режутся в карты.
«Литераторы, артисты, их гости, — делится своими наблюдениями герой, —отдаются высшим интересам интеллекта, приговаривая: „пас“, „без козырей“, „семь червей“ … А так как эта литература обладает способностью захватывать человека целиком… принимаются меры к тому, чтобы витающих в надзвёздных высях вдохновения как-нибудь связать с грешной землей, именно после определённого часа облагают штрафом, который даёт весьма крупную статью дохода».
Литература, заключает Серафимович, выставлена «на торжище». Буржуазия, благодаря литературе, обогащается. У нас — не творческий кружок, не писательский, а карточный.
В лекции «Литература и литераторы» он обратит внимание читателя на другую сторону литературного процесса:
«Если вы читаете рассказ в журнале, помните, он вытеснил десятки таких же рассказов, может быть, не хуже … Когда разрезаю свежую книжку журнала, мне чудятся за ровным бесстрастным типографским набором печальные безгласно-витающие тени мертвых погубленных рождений человеческого духа».
Почему же тени витают, а имена тех, кто их отбрасывает не попадают в журналы? Да потому, что читателю навязываются определённые литературные моды, и моды эти зачастую убоги — «диванные переживания», «мистицизм».
«…Начало тяжёлых девяностых годов… было время наивысшего расцвета так называемого декадентства, — отметит он, — Московская купеческая знать жадно внимала Бальмонту и Брюсову, и нашлись денежные люди, поддерживавшие не окупавшиеся издания модернистов …»
Вы, обратится Серафимович уже непосредственно к «модернистам», выгодны, господа. Гасите своими словесами кипящие в людях страсти, маните в «бездну неведомого», уводите от реальной жизни.
«Гиппиус, вы отреклись от своих первых прекрасных произведений. Они — ваши брошенные дети, и ваше творчество теперь — ложь, туман, поза.
Белый, вы — дама. Вы не творите, а впадаете в литературные истерики. Даже человек, покуривший гашиш, ведёт себя приличнее.
Мережковский, вы хоть и талантливы, но не забывайте, что сказал Чехов, выслушав вашу литературную заумь: „А, кстати, голубчик, как будете в Москве, ступайте-ка к Тестову, закажите селянку, превосходно готовят, да не забудьте, что к ней большая водка нужна“»…
Диктаторы мод — издатели и критики, такие выпады, разумеется, не проглотили. Интересно опишет их отношение к писателю Анатолий Луначарский:
«Его слишком плебейские, слишком глубоко со дна черпавшие свой материал рассказы прочитывались обычно хозяевами литературы с „кислой рожей“».
Пиши Серафимович критики больше, и сам бы мог стать критиком. Однако это ремесло он недолюбливал, заявлял, что критик — «испорченный читатель». Да и вообще, трудно представить Серафимовича коллегой Буренина, например, видного литературного хулигана, который издевался над писателем Андреевым только по той причине, что тот Андреев, а прозу его называл плохой потому, что она «плохая».
… В какой-то момент Серафимович осознаёт, что литературный процесс скомпрометировал себя не только «торжищем», фальшью и манипуляцией читательскими вкусами. Главная его беда заключалась в том, что он — неотделим от царского режима и служит плотной дымовой завесой между писателем и народом. Читательский круг составляет интеллигенция и буржуазия, простой же труженик в этот круг не попадает. Он существует для эксплуатации и водки, но не для чтения. Литературному процессу труженик неинтересен.
… В 1917 году Серафимовича изгоняют из литературного общества «Среда». Причина — его работа в «Известиях совета рабочих и советских депутатов».
Этому событию он посвящает статью «В капле».
Что произошло с собратьями по перу? — размышляет писатель, — Они уверены — Советская власть ненадолго, её скоро сметут, они ненавидят её. Как мог тот же Бунин — умница, талант, воспевавший в своих произведениях мужика, проголосовать против меня, протянувшего руку дружбы пролетарской организации?
«… Писатель — тоже человек, — объясняет себе он, — и, если он скопил хоть немного денег или приобрёл недвижимость или землицы, он станет на том краю пропасти, где накопленному не грозит опасность, то есть там, где нет ни рабочего, ни крестьянина. Это же естественно…
Но почему же, возражают, при царском гнёте многие из них боролись, не щадя себя, а теперь точно подменили их?
Да всё потому, что тогда добывались политические права, нужные, необходимые имущим…»
Означало ли это, что в момент исключения из общества «Среда» Серафимович выпал из литературного процесса? Безусловно. Он покинул это действо, чтобы окунуться в строительство новой литературы.
Можно сколь угодно скептически относиться к тому, что происходило в первые годы Советской власти, но факт остаётся фактом — создавалось новое общество, а вместе с ним рождалась и новая литература.
«Побуждайте народ к творчеству, — сказал Серафимовичу Ленин, — пусть приходят, приносят свои стихи, рассказы».
В статье «Откуда повелись советские писатели» Серафимович вспоминает случай, когда к нему, в редакцию «Известий», пришёл грязный, замученный солдат. Гремя винтовкой, волоча по полу солдатский мешок, он уселся рядом и конфузливо протянул клочок бумаги:
«…— Вот, товарищ, тут про окопы… стало быть, как мы…»
Он читает эти каракули и не может разобрать. Ну, всё понятно. Окопная жизнь, воспоминания о Первой мировой, немцы, «ахвицеры». Напечатаем, конечно. Но потом. Видите, товарищ, материалов — море.
Солдат обрадованно отвечает, что готов ждать «хучь год» и уходит. А на завтра являются ещё двое. Потом — ещё и ещё.
Серафимович внимательнее изучает их опусы. Все это в большинстве своём — стихи. Да, неуклюжие, да, неумелые. Но это был вопль народа! «Неудержимый, радостный крик людей, глянувших из сырой, задыхающейся могилы».
… Новый литературный маховик завертелся с невиданной силой. Люди стали писать. Почти что в каждом городе, селе, станице создавались кружки «Пролетарских писателей». А потом стали выходить книги новых авторов, появились новые, значительные имена писателей «из народа»: Гладков, Островский, Панферов, Фурманов, Шолохов. Они, как и сам Серафимович, не отсиживались в тиши кабинетов, они шли к читателю напрямую, встречались с коллективами, люди задавали им вопросы, давали темы для писательского творчества.
Именно Серафимович разглядел потенциал Шолохова. Именно он, будучи главным редактором «Октября», опубликовал первые части «Тихого Дона» и неустанно защищал своего «орёлика». А претензий к «орёлику» было немало, самая обидная — сомнения в авторстве.
Группа злопыхателей вытащила из пыльных ящиков переписку Андреева с прозаиком Голоушевым. В ней велась речь о рукописи последнего, посвящённой настроениям донских казаков в 1917 году. В одном из писем Андреев употребляет фразу «прочитал твой „Тихий Дон“». Товарищи цепляются за эти слова и начинается раскрутка версии «книга написана Голоушевым».
Михаил Шолохов
Серафимович защищает Шолохова в редакции журнала «Октябрь», на заседаниях Литературного отдела Наркомпроса, на страницах советской прессы. Защищает предметно, доказательно, с иронией.
Во-первых, «Тихий Дон» — на самом Дону словосочетание расхожее, — даёт понять он.
Во-вторых, у Шолохова (книга ещё не дописана) события разворачиваются не только в 1917 году, но и — до.
В‑третьих, почитайте переписку внимательнее, товарищи критики, Андреев разносит присланный материал «в пух и прах» и утверждает, что при условии сокращения, рукопись, быть может, потянет на фельетон.
«… С. С. Голоушев, — уколет злопыхателей Серафимович, — это врач-гинеколог по профессии, литератор и критик по призванию… Самым крупным трудом его был текст к иллюстрированному изданию „Художественная галерея Третьяковых“. Менее подходящего „претендента“ на шолоховский „Тихий Дон“ было трудно придумать».
Заслоняя молодых прозаиков своим щитом, он не взирал на авторитет и заслуги тех, кто метал в них ядовитые стрелы. Так, «взяв под крыло» писателя Панферова, он «поцапался» с самим Горьким, умело отбив упрёки литературного гуру о «корявости» языка «подзащитного».
Ну, и конечно же, он старался делать так, чтобы поводов для таких упрёков было меньше.
«Александр Серафимович чутко интересовался успехами молодых литераторов, — вспоминал писатель Фёдор Гладков, — привлекал их к себе, возился с ними… разбирал каждую строку… предупреждал об опасностях и проникновенно подчеркивал удачные, яркие образы, особенности языка и восклицал возбужденно:
— Ах вы, леший этакий! Да вам же только работать и работать! У вас же силищи — непочатый край…»
Старый и великий, он через всю свою жизнь пронёс искренность и демократизм, презрение к чванству и фальши.
… И, наверняка, наблюдая за успехами очередного «орёлика», Серафимович передавал привет в прошлое, человеку с добрыми глазами и большой деревенской бородой:
«Вот видите, Николай Николаевич, отстояли мы свой храм. У нас — получилось!».
Сергей Петров
https://vatnikstan.ru/culture/serafimovich-literature/
Свежие комментарии