Георгий Гапон о Кровавом воскресенье

Кровавое воскресенье — 9 (22) января 1905 года, положившее начало Первой русской революции — неразрывно связано с именем Георгия Гапона, священника, оратора, лидера рабочих организаций, «провокатора». Во многом парадоксальная оригинальная личность Гапона сделала его имя нарицательным, а его деятельность, «гапоновщину» — предметом исторических мифов и политической публицистики.

После начала революции 1905 года он бежал за границу, где написал и опубликовал на английском языке автобиографию «История моей жизни». На тот момент революционные баррикады ещё строились, и потому высказывание Гапона было актуальным и, безусловно, крайне субъективным. Тем не менее, «История моей жизни» получила известность. В 1925–1926 годах ленинградское издательство «Прибой» опубликовало воспоминания Гапона на русском языке.

В 2019 году «История моей жизни» вошла в сборник «Георгий Аполлонович Гапон» из серии «Доступная историческая библиотека» издательства «Пятый Рим». VATNIKSTAN публикует отрывок воспоминаний, связанный непосредственно с историей Кровавого воскресенья.

Глава четырнадцатая
Последние приготовленияГапон читает петицию в собрании рабочих. Рисунок неизвестного художника

Свои разъезды от отдела к отделу я делал в санках, запряжённых быстрою лошадью, управляемой преданным мне кучером, и, чтобы не быть узнанным, я надевал поверх рясы шубу и обыкновенную шапку. В помещении второго отдела было до того жарко, что многие лишились сознания, и собрание прерывалось восклицаниями: «Я задыхаюсь!» А в помещении рабочего клуба за Нарвской заставой от недостатка воздуха погасли лампы, и мы должны были продолжать наш митинг на дворе. Стоя на бочке, при освещении фонаря, под открытым звёздным небом, я читал 10-тысячной толпе содержание нашей петиции. Это было величественное и трогательное зрелище.

До 8 января, т.е. до того дня, когда после свидания с министром юстиции я убедился, что власти, вероятно, захотят нас остановить, я предписывал моим помощникам самим не касаться и другим не позволять касаться в речах особы государя, но в этот день я позволил им говорить открыто, что если к нам не отнесутся дружелюбно и миролюбиво, то вся вина в этом падёт на правительство и на царя. В этот день возгласы: «Не надо царя, если он не хочет нас выслушать» впервые раздались на наших собраниях. Вечером 8 января в одном из помещений рабочего клуба собрались многие представители социал-демократической и социал-революционной партий. Несмотря на страшную усталость, я не мог не говорить с ними о нашем деле.

«Решено, что завтра мы идём, — сказал я им, — но не выставляйте ваших красных флагов, чтобы не придавать нашей демонстрации революционного характера. Если хотите, идите впереди процессии. Когда я пойду в Зимний дворец, я возьму с собою два флага, один белый, другой красный. Если государь примет депутацию, то я возвещу об этом белым флагом, а если не примет, то красным, и тогда вы можете выкинуть свои красные флаги и поступать, как найдёте лучшим».

В заключение я спросил, есть ли у них оружие, на что социал-демократы ответили мне, что у них нет, а соц.-рев. — что у них есть несколько револьверов, из которых, как я понял, они приготовились стрелять в войска, если те будут стрелять в народ. Выработать какой-либо план не было времени.

«Во всяком случае, — сказал я, — не трогайте царя, он должен быть вне опасности. Ещё лучше, если бы вовсе не было враждебных возгласов. Пусть спокойно возвращается в Царское Село».

Революционеры мне это обещали.

Из разговоров с рабочими я вынес впечатление, что большая часть рабочего населения столицы собирается принять участие в завтрашней демонстрации. На одном из митингов одна старушка спросила меня: «А что, если царь-батюшка долго к нам не выйдет? Мне сказали, что его нет в Петербурге».

— Да, — ответил я, — но он недалеко, в получасе езды от Петербурга. Мы должны ожидать его до глубокой ночи, и вам лучше взять с собой что поесть. И они взяли с собой хлеб, а не оружие. В течение вечера я послал Кузина к известным либералам, в том числе и к Максиму Горькому, с просьбою сделать что можно, чтобы предотвратить кровопролитие. Те ходили к Святополк-Мирскому, к Витте, но безуспешно. Мои посещения отделов союза окончились в 7 час. вечера. Процессия наша представлялась мне очень внушительной, и я сознавал, что сделал всё, что было в моих силах. В этот день я сказал до 50 речей.Георгий Гапон в светской одежде. Обстоятельства и точное время фотографии неизвестны (скорее всего, снято за границей)

Все вожаки рабочих, всего около 18 человек, собрались в одном из трактиров, чтобы закусить и проститься друг с другом. Половой, прислуживавший нам, прошептал: «Мы знаем, что завтра вы идёте к царю, чтобы хлопотать о народе. Помоги вам Господи». Не чувствуя себя в безопасности в этом трактире, мы, закусив, пошли в дом одного из моих друзей. Меня подавляла мысль о том, что неужели я посылаю всех этих славных людей на верную смерть. Они создали всё это чудное движение. Что станет с этим движением, если их всех убьют? В конце концов я решил идти впереди, решил и их послать. Ставка была слишком велика, чтобы останавливаться перед жертвами. Теперь я вижу, что я очень ошибался. Я предложил каждому из вожаков избрать себе по два помощника на случай, если они будут убиты, но я сомневаюсь, чтобы они это сделали. Васильева я назначил заменить меня в случае, если меня убьют, и ещё одного, чтобы заменить Васильева. Затем мы стали вырабатывать план демонстрации, причем мы выяснили его только в главных чертах, предоставляя каждому отделу союза свободу самостоятельно действовать при организации своей процессии. Конечная же цель — достигнуть Зимнего дворца — была для всех обязательна.

Я поблагодарил всех за оказанную мне помощь в нашем деле.

«Великий момент наступил для нас, — сказал я, — не горюйте, если будут жертвы. Не на полях Манчжурии, а здесь, на улицах Петербурга, пролитая кровь создаст обновление России. Не поминайте меня лихом. Докажите, что рабочие умеют не только организовывать народ, но и умереть за него».

Все были глубоко потрясены и пожимали друг другу руки. Затем стали писать адреса своих родственников и родных, чтобы те, кто останется жив, мог позаботиться о семействах убитых. Потом мы послали за ближайшим фотографом, который и явился немедля, но оказался тем самым, который снимал нас с Фуллоном (петербургский градоначальник Иван Фуллон, поддерживал деятельность гапоновской рабочей организации. — Ред.); тогда я придумал какой-то предлог, чтобы отослать его, и мы пошли к другому фотографу, который и снял нас при свете магния.

Ночь я провел в отделе союза за Невской заставой. Меня привел туда мой телохранитель Филиппов, кузнец, громадного роста и хорошо вооружённый. Это был парень атлетического сложения, с большой бородой. Он также пал жертвой «кровавого воскресенья». Пока мы шли, мы всё время слышали зловещие звуки шагов вооружённых солдат и конных казаков. Улицы кругом были пустынны, и только кое-где случайный прохожий боязливо шагал по снегу.

Придя к месту назначения, мы нашли там большую толпу, среди которой находился и инженер с одного из больших заводов. С самого начала забастовки он с большим интересом следил за развитием движения и моим участием в нём. Он был одним из вожаков местной революционной партии и хотел видеть меня, чтобы спросить, выработал ли я определённый план действий на случай столкновения с войсками.

Я крепко заснул в комнате одного из рабочих, верный Филиппов спал на пороге моей комнаты, а несколько человек караулили всю ночь на дворе.

Глава пятнадцатая
Утро 9 января

Ночь прошла спокойно; я встал в 9 часов и напился чаю в обществе нескольких рабочих. Очевидно, полиция не знала, где я. В то время, как я пил чай, один из рабочих, от которого все сторонились, подозревая его в шпионстве, вбежал в комнату и, увидев меня, остановился, поражённый, и, прежде чем его успели схватить, выбежал. Вскоре пришел посланный от Фуллона, который просил меня поговорить с ним по телефону. Отговариваясь недосугом, я послал вместо себя одного рабочего, но рабочий вернулся, не дойдя до телефона, так как встретил местного пристава, который сказал ему: «А, так отец Гапон здесь». Рабочий понял, что мне грозит опасность, и поспешил обратно.

Тогда я пошел в наш отдел союза. Там на двери всё ещё висело большое объявление, приглашавшее всех рабочих в Петербурге присоединиться к процессии к Зимнему дворцу. Объявление висело уже два дня, и полиция не обращала на него внимания. Факт этот давал мне и моим товарищам повод думать, что или власти не намерены препятствовать нам или что полиция не знает о намерениях правительства. Очевидно, и городское население было того же мнения, и это поощряло народ примкнуть к рабочей манифестации.

В 10 часов, как я назначил, собралась огромная толпа. Все, безусловно, были трезвы и пристойны, очевидно, сознавая все значение этого дня как для рабочих, так и для народа. Те, которые ещё не знали содержания петиции, брали, чтобы прочесть её.Кровавое воскресенье. Художник Войцех Коссак

Послышались первые раскаты грома готовой разразиться грозы. Пришло несколько рабочих, которые с тревогой, но ещё не придавая этому настоящего значения, рассказывали, что ворота Нарвской заставы охраняются войсками. Перед выступлением процессии один за другим приходили гонцы, со слов которых нам стало ясным, что за ночь весь Петербург превратился в военный лагерь. По всем улицам двигались войска: кавалерия, пехота, артиллерия, сопровождаемые походными кухнями и лазаретами. Всюду вокруг костров стояли пикеты с оружием, поставленным в козлы. Даже гвард. пехота стояла наготове. «Красные» казаки его величества и синие атаманцы были расставлены в предместьях города. Вся площадь перед Зимним дворцом была занята войсками разного рода оружия, а в скверах расположились лагерем полки. Заняты войсками были и мосты через Неву, в особенности Троицкий, на котором стояли казаки, уланы, гренадёры и новгородские драгуны. Из Петропавловской крепости были вывезены три пушки и поставлены на мосту, который соединяет крепость с городом. Даже в самой крепости были сделаны разные приготовления, как будто японцы, а не безоружные подданные царя грозили ей. Очевидно, власти боялись, что народ сделает попытку напасть на арсенал. По дошедшим до меня сведениям, все военные распоряжения исходили от вел. кн. Владимира, но приказы отдавались от имени кн. Васильчикова (великий князь Владимир Александрович, командующий Петербургским военным округом; Сергей Васильчиков, командовал 1-м гвардейским корпусом. — Ред.). Всюду были остановлены конки, но движение на санях и пешее продолжалось. Видя всё это, я подумал, что хорошо было бы придать всей демонстрации религиозный характер, и немедленно послал нескольких рабочих в ближайшую церковь за хоругвями и образами, но там отказались дать нам их. Тогда я послал 100 человек взять их силой, и через несколько минут они принесли их. Затем я приказал принести из нашего отдела царский портрет, чтобы этим подчеркнуть миролюбивый и пристойный характер нашей процессии.

Толпа выросла до громадных размеров. Мужчины приходили со своими жёнами и детьми, одетыми по-праздничному. Случайно возникавшие недоразумения немедленно прекращались словами: «Не время спорить».

В начале одиннадцатого часа мы двинулись с юго-западной части города к центру, Зимнему дворцу. Это была первая из всех процессий, когда-либо шедших по улицам Петербурга, которая имела целью просить государя признать права народа. Утро было сухое, морозное. Я предупреждал людей, что те, которые понесут хоругви, могут пасть первыми, когда начнут стрелять, но в ответ на это толпа людей бросилась вперёд, оспаривая опасную позицию. Одна старушка, очевидно, желавшая доставить своему 17-летнему сыну случай видеть царя, дала ему в руки икону и поставила в первый ряд. В первом же ряду стояли и нёсшие царский портрет в широкой раме, во втором ряду несли хоругви и образа, а посредине шел я. За нами двигалась толпа, около 20 тысяч человек мужчин, женщин, старых и молодых. Несмотря на сильный холод, все шли без шапок, исполненные искреннего желания видеть царя, чтобы, по словам одного из рабочих, «подобно детям», желающим выплакать своё горе на груди царя-батюшки.

Глава шестнадцатая
Бойня у Нарвской заставы

— Прямо идти к Нарвской заставе или окольными путями? — спросили меня. — Прямо к заставе, мужайтесь, или смерть, или свобода, — крикнул я. В ответ раздалось громовое «ура». Процессия двигалась под мощное пение «Спаси, Господи, люди твоя», причем, когда доходило до слов «императору нашему Николаю Александровичу», то представители социалистических партий неуместно заменяли их словами «спаси Георгия Аполлоновича», а другие повторяли: «Смерть или свобода». Процессия шла сплошной массой. Впереди меня шли мои два телохранителя и один парень с чёрными глазами, с лица которого тяжёлая трудовая жизнь не стёрла ещё юношеских красок. По сторонам толпы бежали дети. Некоторые женщины настаивали идти в первом ряду, чтобы своими телами защищать меня, и большого труда стоило уговорить их. Не могу не упомянуть как о знаменательном факте, что, когда процессия двинулась, полиция не только не препятствовала нам, но сама без шапок шла вместе с нами, подтверждая этим религиозный характер процессии. Два полицейских офицера, также без шапок, шли впереди нас, расчищая дорогу и направляя в сторону встречавшиеся нам экипажи. Таким образом подходили мы к Нарвской заставе. Толпа становилась всё больше, пение более внушительным и вся сцена более драматичной. Наконец, мы находились всего в двухстах шагах от войск. Ряды пехоты преграждали нам путь, впереди пехоты стояла кавалерия с саблями наголо. Неужели они тронут нас? На минуту мы смутились, но затем снова двинулись вперёд.Георгий Гапон во главе демонстрации у Нарвской заставы. Рисунок неизвестного художника

Вдруг сотня казаков бросилась на нас с обнаженными саблями. Итак, значит, будет бойня. Сообразить что-либо, отдать приказание, тем более выработать план какой-либо не было времени. Раздался крик ужаса, когда казаки обрушились на нас. Передние ряды расступились направо и налево, и казаки пронеслись по образовавшемуся проходу, рубя на обе стороны. Я видел, как подымались сабли и мужчины, женщины и дети падали как подкошенные. Стоны, проклятья и возгласы наполнили воздух. По моему приказанию передние ряды снова сомкнулись за казаками, которые, проникая всё глубже и глубже в толпу, выехали, наконец, с противоположной стороны. Снова торжественно, но уже с яростью в сердце, мы двинулись вперёд. Тем временем казаки, повернув лошадей, снова стали прорезать толпу в обратном направлении. Промчавшись, они направились к Нарвской заставе, где ряды пехоты, расступившись, чтобы пропустить казаков, снова сомкнулись. Мы все подвигались вперёд, хотя ряды грозно сверкавших штыков не сулили нам ничего доброго. Когда процессия ещё только двинулась в путь, мой добрый друг, рабочий Кузин, сказал мне: «Мы принесём нашу жизнь в жертву». Да будет так.

Мы были не более как в 30 шагах от солдат, нас разделял только мост через Таракановку (которая считается границей города), как вдруг, без всякого предупреждения, раздался залп. Как мне говорили потом, сигнал был дан, но за пением мы его не слышали, а если бы и слышали даже, то не знали, что он означает.

Васильев, шедший со мной рядом и державший меня за руку, внезапно выпустил мою руку и опустился на снег. Один из рабочих, несших хоругвь, также упал. Когда я сказал об этом одному из двух полицейских офицеров, сопровождавших нас, тот немедленно крикнул: «Что вы делаете, как вы смеете стрелять в портрет государя!» Но это не помогло, и, как я узнал позже, оба офицера пали, один убитый, а другой опасно раненный.

Обернувшись к толпе, я крикнул, чтобы все легли на землю, и лёг сам. Пока мы лежали, залп раздавался за залпом, и казалось, конца им не будет. Толпа стала сперва на колени, а потом легла плашмя, стараясь защитить головы от града пуль, задние же ряды обратились в бегство. Дым от выстрелов, подобно облаку, стоял перед нами и щекотал в горле. Старик Лаврентьев, несший царский портрет, был убит, а другой, взяв выпавший из его рук портрет, также был убит следующим залпом. Умирая, он проговорил: «Хоть умру, но в последний раз увижу царя». Одному из несших хоругвь пулей перебило руку. Маленький 10-летний мальчик, нёсший фонарь, упал, поражённый пулей, но продолжал крепко держать фонарь и пытался встать, но был убит второй пулей. Оба кузнеца, охранявшие меня, также были убиты, как и все те, кто нёс образа и хоругви, теперь валявшиеся на снегу. Солдаты продолжали стрелять во дворы прилегающих домов, куда толпа старалась скрыться, и, как я узнал потом, пули через окна попадали и в посторонних лиц.

Наконец стрельба прекратилась. С несколькими уцелевшими стоял я и смотрел на распростёртые вокруг меня тела. Я крикнул им: «Встаньте», но они продолжали лежать. Почему же они не встают? Я снова посмотрел на них и заметил, как безжизненно лежат руки и как по снегу бежали струйки крови. Тогда я всё понял. У ног моих лежал мёртвый Васильев.

Ужас охватил меня. Мозг мой пронизала мысль: и всё это сделал «батюшка-царь». Мысль эта спасла меня, так как теперь я был убежден, что с этого момента начнётся новая глава в истории русского народа. Я встал, и вокруг меня собрались несколько рабочих. Оглянувшись назад, я увидел, что процессия наша расстроилась и многие бежали. Напрасно было взывать к ним, и я стоял, дрожа от гнева, в центре небольшой кучки людей, на развалинах нашего рабочего движения. Когда мы стояли, снова раздались выстрелы, и мы снова легли.9 января 1905 года на Васильевском острове. Художник Владимир Маковский

После последнего залпа я встал невредим, но оказался один. В эту минуту отчаяния кто-то взял меня за руку и повёл в боковую улицу в нескольких шагах от места бойни. Сопротивляться не имело смысла. Что большего мог я сделать? «Нет у нас больше царя», — воскликнул я.

Неохотно отдался я в руки своих спасителей. Все, за исключением небольшой кучки людей, были убиты или бежали в ужасе. Ведь мы были безоружны. Оставалось только ждать дня, когда виновные будут наказаны, зло будет исправлено, дня, когда мы придём безоружными только потому, что в оружии более не будет надобности.

Из соседней улицы к нам подошли несколько рабочих, и я узнал в моём спасителе того инженера, с которым я виделся предыдущею ночью у Нарвской заставы. Вынув из кармана ножницы, он обрезал мне волосы, и рабочие поделили их между собой. Один из них снял с меня рясу и шляпу и дал мне свою поддёвку, но она оказалась в крови, тогда другой рабочий снял с себя своё рваное пальто и шляпу и настоял, чтобы я надел их. Все это заняло не больше 2–3 минут. Инженер торопил меня пойти с ним в дом одного из его друзей. Я согласился.

Тем временем солдаты стояли у Нарвской заставы и не только не помогали сами, но не позволяли никому помочь раненым. Только долго спустя стали укладывать мёртвых и раненых на санки и отвозить в мертвецкую или в больницы. По свидетельству докторов, подавляющее большинство серьёзных ран были в голову и корпус и весьма редко в руки и ноги. В некоторых телах было по несколько пуль. Ни на одном из убитых не было найдено никакого оружия, даже камня в кармане. Один из докторов, в больницу которого было привезено 34 трупа, говорил, что вид их был потрясающий, лица искажены ужасом и страданием и пол кругом покрыт лужами крови.

О сборнике «Георгий Аполлонович Гапон» можно прочесть на сайте издательства «Пятый Рим».Обложка сборника «Георгий Аполлонович Гапон»

Автор: Георгий Гапон