На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Мы из Советского Союза

13 938 подписчиков

Свежие комментарии

  • Жанна Чешева (Баранова)
    К сожалению, за потерю кормильца платят только до 18 лет(((Вы сказали, что м...
  • Виталий Кирпиченко
    У моей бабушки было два сына, оба "пропали без вести" -- один в 42, второй в 43 году. Ей никаких льгот за потерю сыно...Вы сказали, что м...
  • ВераВерная
    Сергей, пишите ещё, а нам интересно, куда ваши посты размещать будут)))Экстрасенсы. Вери...

Об игрушках (1)

Александр Бенуа про судьбу игрушек

Воспоминания и размышления Александра Бенуа об игрушках, опубликованные в журнале «Аполлон» № 2 за 1912 год.

Я начал собирать игрушки лет двадцать тому назад. Случилось это так. Я как-то вспомнил о жалком, но почему-то бесконечно трогательном пиликающем звуке, который производила вертушка, заключённая в коробочке с «гусельками» (домик, перед которым плавают гуси), и мне захотелось снова услышать этот бедный, милый звук, как-то и раздражавший, и прельщавший меня в детстве.

Самое простое было пойти к Дойникову; но у Дойникова даже забыли о существовании такой игрушки, а под воротами Гостиного Двора приказчик лавки только сумел, усмехнувшись, ответить: «да, были такие домики в старину» (старина — моё детство) и больше ничего.

Тогда меня «взял страх», а как вдруг я не найду больше этой игрушки, не услышу её тоненького голоска? Мне показалось, что я теряю нечто родное, совсем необходимое, и я принялся искать её усиленно. Но нигде «гуселек» не оказывалось. Наконец, совершенно случайно, несколько лет спустя, зайдя в табачную на Охте, я увидал на полке полусломанную желанную игрушку, и лавочник мне её продал за пятиалтынный. Несчастный, он и не подозревал, что за этот хлам я бы отдал и синенькую и красненькую, а в крайнем случае даже беленькую. Будь я богат, пошёл бы и дальше — такой завидной, нужной показалась мне эта «усадьба». С тех пор в грязном окне табачной близ Екатерингофа я нашёл ещё вторые гусельки и, таким образом, сделался обладателем двух вариантов; каждый из них в своеобразной окраске: один розовый с голубой крышей, другой оранжевый — с серой. К сожалению, у одного домика не достаёт трубы, у другого машина с гусельками онемела. Но игрушке полагается быть чуть сломанной. Это ей к лицу. С этого момента и до скорого за ним момента гибели — она действительно ваша.

Итак, на опыте с гусельками я понял, что игрушки имеют свою судьбу, как и всякое иное художественное произведение. Поживёт, поживёт на свете игрушка (самый тип игрушки) и исчезнет. И мне это показалось обидным. Ведь никакие музеи мне теперь не способны доставить того наслаждения, которое мне доставляли когда-то «подарки», т.е. игрушки. Боже мой, какой гадкой эгоистической любовью я любил бедную мою крёстную тетю Машу, очаровательную старинную старушку в шёлковом платье и с наколкой на голове. С какой страстью ожидал я её прихода в дни рождения, именин, на ёлку, на пасху и с какой жадностью бросался на её ридикюль, в котором, наверное, лежала для меня какая-нибудь «коробочка». А болезни! — с чем может сравниться блаженство скарлатины или оспы, когда все за тобой ухаживают и все несут тебе «коробочки» или завёрнутые в бумагу таинственные предметы?

Теперь уже это не то. Во-первых, детей теперь «оставляют в покое», боятся их тревожить, а затем по окончании болезни происходит чудовищное аутодафе зачумлённых игрушек. Такого варварства детство моё не знало. Но должен сознаться, что когда мои дети болели, то я сам строго следил за тем, чтобы жертвы были принесены «дезинфекции» сполна...

Итак, я стал собирать игрушки из желания хоть иногда окунаться в детство. Однако, многих, многих игрушек я уже найти не мог. Другие, казавшиеся мне старинными в моём собственном детстве (ибо гусары были в формах совершенно особенных, а дамы одеты в те самые костюмы, какие я видел на гравюрах, доставшихся от мистического лица, от деда), эти игрушки неожиданно оказывались ещё живучими, только что выдолбленными и покрашенными. Стояли они в подворотнях Гостиного и Апраксина в 1900 и в 1904 г., свеженькие, аппетитные, фасон же их был точно такой, как в дни Николая Васильевича. И никто не подозревал об их существовании. Ведь это деревенские, мужицкие игрушки, имеющие свою особую клиентуру среди петербургских детей. Ко мне, барчуку, в детстве они являлись потому, что их любил мой отец (вероятно, тоже по воспоминаниям собственного детства), а я обожал именно их «аппетитность».

Действительно, чего стоит один только горьковатый запах колеров, которыми они покрыты, и какая прелесть сами эти ясные «эмалевые» краски. За те годы, что я собираю этот милый вздор — опять серии игрушек исчезли, и я таким образом сделался обладателем «редчайших экземпляров». В прошлом году я был поражён, когда Бартрам пожелал иметь некоторые мои «уники» для своей московской выставки. Эти скромные вещицы уже успели стать униками за те 10 лет, что они нашли пристанище в моём кабинете. И вот, что забавно — все могли бы их иметь, стоят они гроши и радость для глаз они доставляют большую, а между тем, кроме как у В.Д. Матэ, у Сомова, у Добужинского, у Билибина, у покойницы М.В. Якунчиковой, у С.Н. Тройницкого, я этих игрушек не встречал. Теперь кто ни придёт ко мне, все без исключения, начинают восхищаться игрушками. Даже досадно становится за те вещи на стенах, которые более достойны внимания. «Какая прелесть, сколько жизни, как типично, да где вы это всё достали». И не хотят верить, что это всё «сегодняшнее» (или «вчерашнее»), что можно эти драгоценности за несколько копеек иметь на Сенной и в любой лавочке «канцелярских принадлежностей». Откуда эта близорукость? Почему люди не видят? Впрочем, это величайшая загадка, почему вообще люди не видят и даже тогда не видят, когда всё ясно, как день?

Игрушки у меня стоят в беспорядке. Это из уважения к ним. Оттого-то их и не замечают в музеях и на выставках (кустарных), что там их ставят, как на параде, и каждому привешивают этикетку. Это их мертвит, убивает. Игрушка любит вздорную обстановку, ибо сама вздорная, и в этом её великая прелесть. Впрочем, некоторые игрушки я уложил в ящик, и опять-таки им там хорошо. Игрушка любит и ящик, — лежат вперемежку со всякой всячиной. Нет ей большей радости, как попасть к шалуну и неряхе, который её не бережёт и сваливает всё в одну кучу: и локомотивы, и солдатиков, и посуду, и кубики, и стадо, и зверинец. То-то раздолье тогда, то-то беседа в ночную пору, когда все спят. И не беда, что при этом лом происходит ужасный. Это в натуре игрушки ломаться. Она и в сломанном виде продолжает долго жить; да что, тут только она и начинает жить по-настоящему.

Систематизации для своей коллекции я также не признаю. Быть может, «Аполлон» ждал, что я напишу для серьёзного журнала исследование, очерк, что расскажу, что откуда пошло и как одно к другому относится, где центры производств и проч. Но это не моё дело. Это когда-нибудь сделает этнографический отдел Музея Александра III в почтенном издании своих «материалов». Следовало бы это сделать, хотя, несомненно, самим игрушкам это бы не понравилось. Но сейчас говорить о том, что одно сделано в посаде Троицкой Лавры, а другое в Киеве, а третье в Тамбове — к чему? Достаточно и того, что это чисто русские вещи, «милые русские вещи», что это «цветы деревни», которые мы имеем возможность среди зимы собирать по петербургским улицам.

Так и относительно хронологии типов. Большинство лучших типов создалось во дни Александра Павловича; это его гусары и дамы в шалях с Мартыновских литографий. Вот только «кланяющийся М-r Хлестаков» лет на 15 позже явился на свет, нежели гусары и дамы. Однако, дело совсем не в том, когда они родились, а в том, что они до наших дней дожили, свежие, румяные, молодые, одетые по моде и по обмундированию 1820 и 1830 годов. Забавно, что и типы, подошедшие к ним позже, приняли тот же курьёзно-монументальный облик «ампира».

Теперь в Москве затеяли спасти производство народных игрушек, ибо, действительно, оно падает, вымирает, теснимое фабричной дешёвкой (хотя что может быть дешевле Троицкой игрушки?). Вероятно, вымиранию содействуют при этом не только экономические, но и «эстетические» соображения. Фабричные игрушки кажутся простонародью изящнее, менее «мужицкими». Но я положительно не нахожу внутри себя ответа: нужно ли приветствовать это искусственное спасание или нет?

Сам Бартрам, стоящий во главе этого дела, такой прелестный фанатик идеи, такой труженик, такой знаток, такой художник, ему удалось уже столько сделать, что я не могу не желать ему и дальнейших успехов. Но, вот, закрадывается подозрение — не «эстетизм» ли это, не для господ ли любителей, не для взрослых ли культурных обывателей оно делается, не они ли окажутся единственными потребителями этого «народного детского искусства»? И если это так, то всё становится сейчас же почему-то скучным...

И всё же не лучше ли, чтобы стояли кустарные изделия «Бартрамовского» периода по полкам и этажеркам гостиных, нежели те роскошные, «парижские» objets de lux, которые сверкают и прельщают буржуа из-за саженных стёкол больших магазинов на Невском? Если так взглянуть на дело, то дай Бог ему процветать, и это лишний шаг в сторону от заедающей всё пошлости.

В электронной библиотеке Некрасовки можно прочитать журнал «Аполлон» № 2 за 1912 год.

http://electro.nekrasovka.ru/books/3686/pages/69

Русская народная игрушка. Вып. 1. Вятская лепная глиняная игрушка
Коллектив авторов. 1929 год

РУССКАЯ НАРОДНАЯ ИГРУШКА

Многомиллионным русским крестьянством создано искусство такого высокого достоинства, которое должно стать предметом специального изучения. Ему до сих пор уделялось мало внимания. Не совсем точно определялось его происхождение, природа и значение.

Несомненно, однако, что искусство это —доподлинно народное, берущее начало в незапамятных веках, ибо творчество народа, как и дитяти, начинается в самом раннем его возрасте.

Едва преодолена тяжелая нужда и обретен „досужий час" как человек уже начинает задумываться над тем, чтоб украсить лук, которым он охотится, топор, которым колет дрова, нож, которым режет хлеб, соху, которой пашет землю, дом, в котором живет, скамью, на которой сидит, одежду, которую надевает.

Развитие народа отражается только на характере его творчества, — чем выше его культура, тем содержательнее его замыслы, — творить же он начинает еще в полусознательном состоянии, не ведая даже, что творит.
Но когда, спустя десятки и сотни лет, мы, как бы оглянувшись назад, присматриваемся к тому, что создано, нас поражает это искусство — в безыскусственном, это мастерство —в безымянном и это многогранное—в едином, что называем мы „народным творчеством".

Игрушка — самый яркий вид народного творчества. Создана ли она самим ребенком — для себя— или старшими для детей — в ней, как в зеркале, отражается все окружающее, подмеченное пытливым взором самого ребенка или народа — дитяти.

Она создается не только в часы досуга, но и потехи ради, — „игрушка" — для „игры". Это уже не украшение предмета, над чем, в зависимости от досуга, тратится больше или меньше времени, а созидание безделушки — в минуты полного безделья, и творчеству дан неограниченный простор. Здесь фантастически сплетены - действительность со сказочным, реальное с вымышленным, видимое с чаемым.

Здесь сказываются вкусы и взгляды народа, его верования и суеверия, и на всем печать острой наблюдательности, тонкого юмора и глубокой одаренности.

Первая игрушка, надо полагать, создана, если не ребенком для себя, - то старшим для своего же ребенка. Лишь впоследствии и последующие варианты могли стать предметом продажи.

Но идет ли здесь речь о первом едином экземпляре, созданном творцом его для себя, или о варианте, который по счастливой нечаянности вышел из-под рук массового производителя, - игрушки, собранные воедино, представляют собою такой музей, где есть что посмотреть, и есть чему поучиться.

С. Абрамов





ВЯТСКАЯ ИГРУШКА

Вятская глиняная игрушка - одна из тех веселых и ярких усмешек, какими по глухим местам русских просторов вспыхивает нередко наше крестьянское искусство.

Лесной край. Широкая гладь многоводных рек. Пасмурный пейзаж. Курная изба. Мужицкий тяжелый труд. И на фоне всего этого - белая глиняная фигурка. полыхающая своим радужным одеянием, сверкающая убогой роскошью сусального золота. В хмурой полутьме избы, наполненной взрослыми людьми, оравой ребятишек, домашними животными и птицей, игрушка, как праздничный наряд - напоминание о радости жизни не только для ребенка, но и для взрослого. О жизни не такой, какая есть, а такой, какой хочется. Игрушка - всегда мечта, пластически воплощенная сказка, иногда фантастическая, чаще – сказка-быль. Вятская игрушка - характерная сказка-быль. Родилась она в подгородной, чисто мужицкой слободе Вятки - Дымкове, – в крае, свободном от помещичьей власти, но в эпоху, пропитанную содержанием и формами дворянской культуры. Эта культура отразилась на ней не своим непосредственным воздействием, а путем преломления в крестьянском сознании провинциальной городской среды Николаевской эпохи, характерного быта 40-50-х годов. Крестьянский зоркий глаз, созерцая городские гулянья, веселые загородные кавалькады, лихие тройки, монументальные линии вытянутых „в струнку" военных, экстравагантные туалеты местных „львов" и „львиц", запоминая, обобщал, упрощал темы, выделял характерное, яркое, придавал ему подчас острый вкус метко выраженного гротеска, почти шаржа. Так появляется в вятской игрушке ряд характерных мотивов.

Вот дама в пышном кринолине, с круглым личиком, задорно защипнутым носом и розами румянца на щеках. Ее костюм в основном стиле воспроизводит отражение деревенским художником мод 40-50-х гг. Но подробности разнообразятся, воспроизводя последние наслоения провинциальных вкусов примерно до 80-90-х гг. Особенно много претерпевает изменений форма головного убора. Здесь историческая смена вкусов, по-видимому, очень подмечалась и неуклонно воспроизводилась художником, давая материал ему для увеличения разнообразия форм.

„Гуляющий кавалер" - мотив не менее излюбленный. Его костюм - еще более своеобразное смешение исторических мод, остро-подчеркнутое веселой шуткой. Это то впечатление, которое, наверно, и производил городской провинциальный щеголь на простодушную, но смешливую деревню: глазели, удивлялись, прыскали со смеху, пускали забористую шутку, - однако, подмечали и такое, что нравилось, оставалось в памяти, как новое, но красивое. Интересно нередкое соединение в мотиве „кавалера" парадного головного убора с домашним ярким и пестрым халатом.

Особую сюжетную разновидность того же мотива представляет „кавалер на коне", с характерным смешением штатского и военного костюмов. Чего стоит гротескное соединение в некоторых мотивах пышных эполет с цилиндром или круглой шляпой! Фантастика костюмных комбинаций, преувеличенная пышность общего впечатления остро и весело соединяются с толкованием типа кавалера: круглое наивное лицо не то деревенского парня, не то „молодца" из провинциального городского лабаза. Это - новый образец деревенской переработки городских впечатлений.

А дальше видим жеманную „кисейную" барышню в городских полусапожках, с кокетливо сложенными руками, иногда с зонтиком или собачкой; няню пышную в кике, гуляющую с детьми; великолепную девицу, - быть может „слободскую" красавицу, с ведрами.

Есть ряд сложных игрушек-скульптур, изображающих те или иные бытовые сценки: жеманно-неуклюжие танцы в сопровождении гуслей, балалайки, гармоники, любовное объяснение на садовой скамейке, чинную беседу в креслах за большим столом, прощание со своей семьей отъезжающего на коне кавалера. Все сценки производят очень острое впечатление, переходя, как и всюду, нередко в веселый шарж. В этом отношении очень ярка и показательна сцена встречи охотника с дамой. Кавалер и дама с распростертыми объятиями направляются друг к другу. А рядом та же тема разрабатывается дополнительно в встрече охотничьего пса со свитой дамы – тройкой комнатных собачек. Собачки от неожиданности сели в смешных позах на землю и, подражая барыне, протягивают четвероногому кавалеру передние лапы.

Привлекает вятского игрушечника и свой деревенский быт, хотя в меньшей мере, чем городской: крестьянин с балалайкой, круглолицый паренек с гармоникой, мальчик на санках, сцены труда: доение коровы, пастух со стадом свиней. Здесь явно сочувствие мастера к кругу наблюдаемых явлений, полное отсутствие той усмешки, с которой он рассматривает и воспроизводит быт городской.

Особую и очень интересную группу вятских игрушек составляют образы животных и птиц. По существу эта группа — самое сильное и незабываемое во всем круге вятских тем. Фантастика и сказка здесь переплетаются с действительностью, с острым, безукоризненным и обобщенным воспроизведением реальных форм. Одна из излюбленных тем — медвежьи проделки: медведь с вожаком; медведь, играющий на скрипке; медведь-нянька; медведь-охотник, осторожно влезающий на дерево за птичкой. Пышные козлы с огромными рогами снабжены иногда короткими, типа cloche штанами. Рядом с ними — экзотика полярная: северный поджарый олень с двумя фантастическими кустами-рогами на голове, и экзотика жарких стран: подобие льва. Силой геральдического образа-тотема веет от этих мотивов, переданных неизведанным древним преданием. Мотивы птиц, домашних и вольных— особые темы, разрешаемые с большим вкусом: стада гусей отдельно и с гусятницей, тип птички, напоминающей снегиря, сорока с приподнятым задорно клювом и хвостом, утица нарядная и простая. И тут же „птица" вообще, с самым широким фантастическим размахом в толковании форм.

Но самыми замечательными мотивами зверино-животного круга среди вятских игрушек являются образы свиньи и коня. Они особо привлекательны и для самих художников. Свинья, стоящая и лежащая, одинокая и с поросятами — поражает силой выразительности. Свинья-свистушка, как и конь-свистушка— уже не индивидуальный образ, а обобщение большого стиля. Это некий пра-зверь, приближающийся по простоте и безукоризненности своей формы к величайшим созданиям примитивного искусства.

Количество тем-мотивов в вятской игрушке не очень велико. Творчество мастеров облюбовало несколько сюжетов, довело их в традиционной передаче и в массовой продукции до высшей простоты и выразительности. В таком строгом типовом характере они привлекли к себе острый взор Салтыкова-Щедрина, дошли и до наших дней.

Материал, способы изготовления и художественная форма вятской игрушки имеют крепкую органическую связь. Они обусловливают ее стиль - стиль наивного примитива. И может быть, в этом характере вятской игрушки разгадка очарования ее для взрослых, близости ее к детскому восприятию. Это тот круг воздействия, который свойствен подлинному искусству, исходящему в своих основах от корней не только индивидуальной, но и родовой психики.

Материал вятской игрушки - обыкновенная красная гончарная глина. Она с некоторой примесью мелкого песку разводится водой и превращается в вязкое тесто. Процесс лепки из этой глины прост.

Игрушки в большинстве изготовляются партиями – „заводами". Глина делится на кусочки, последние превращаются в лепешки. Лепешки свертываются руками мастера, так, чтобы получилась основная полая форма вещи. Затем, также целым „заводом" делаются отдельные дополнительные формы: напр., головы, шляпы, руки, ноги, подставки. Все это по тем же категориям, рядом повторных процессов приклеивается к основным формам водой и на месте соединения замазывается пальцем. Вполне изготовленная и еще сырая игрушка полируется водой и пальцем, просушивается в тени на ветру и затем поступает в обыкновенную печь на обжиг. Делается это также очень элементарно. Печь наполняется просушенными игрушками, хворостом, щепой. Горючий материал зажигается. Потом дают время печи остыть и вынимают до красна обожженную, слегка закопченную партию игрушек, которые приобретают прочность и звонкость гончарных изделий.

Процесс пластической обработки игрушек окончен. Все приемы ее изготовления до обжига очень напоминают приемы детской лепки. Особенно характерно выполнение игрушки не из цельного куска, а из ряда отдельных элементов, любовь к округлым и гладким поверхностям.

Пластическая форма вятской игрушки обусловлена культурой массы. Это основной язык и средство воздействия. Вятская игрушка не дает четкого силуэта, острой линии.

Живописная обработка вятской игрушки начинается с побелки. Производят побелку так. В кадке или ведре молока размешивают мелкий меловой порошок, и в этот раствор во время осадки мела погружают игрушки по нескольку раз, пока каждая не покроется белым ровным слоем грунта. После побелки игрушки просушиваются.

В таком виде они готовы для росписи. Роспись выполняется самодельными кистями хорьковыми или тряпичными. Красочная гамма очень яркая, раскрытая, построенная на отношениях противоположных цветов: синего - ультрамарина и желтого - крона лимонного, малиново-красного фуксина и зеленого крона, белого - мела в фоне и черного - сажи. Рядом с этими парами напряженных цветностей вятский мастер пользуется и ослабленными: оранжевым - суриком, голубым - ультрамарином с мелом, розовым - фуксином с мелом, коричневым - суриком с сажей. Эти девять цветов довольно ограниченным и традиционным кругом замыкают палитру вятского игрушечника. Сюда нужно прибавить сусальное золото, накладываемое поверх красок в некоторых местах.

Система пользования цветом сводится к трем основным приемам, очень примитивным и простым. Это или сплошная окраска отдельных форм, - напр., кофты, пальто, шапки, воротника, тела животного, подставки; или - комбинация пятен, чаще всего круглых или овальных, на белой поверхности; или - сочетание цветных линий, обычно прямых, реже - кривых, - типичного геометрического узора, - на том же белом фоне. Иногда такой узор напоминает растительные формы.

Сплошь окрашенные формы постоянно противопоставляются поверхностям, обработанным системой цветовых пятен и орнамента на белом фоне. Цветовые впечатления усложняются чисто фактурными приемами. На матовом фоне меловой поверхности краски, разведенные на яичном белке, дают красивый умеренный блеск, которого сознательно добивается мастер при расцветке, подбавляя большее или меньшее количество белка. Сусальное золото дает новую фактурную разновидность. Все эти приемы цветового и фактурного воздействия, будучи реально не очень разнообразными, в своих сочетаниях дают впечатление значительно большей сложности, чем это есть на самом деле. Фактурно-цветовое содержание вятской игрушки становится зрительно пышным и богатым.

Только подлинно примитивное мировосприятие, основанное на мощи цельных творческих переживаний, воспитанное безошибочным художественным вкусом народной, чисто крестьянской традиции, может при таком крайнем ограничении средств дать такую полноту и сложность воздействия.

Это воздействие по основному своему строю радостно и ярко, униссонно и широко, как хоровая крестьянская праздничная песня, как веселая пляска деревенской молодежи.

Вятская игрушка глубоко традиционна. Она – остановившееся прошлое, чудом уцелевшее от исторических ветров под крутым лесистым берегом Вятки, воспроизводимое последние годы привычными руками последней талантливой хранительницы всего этого искусства глубокой старухи А. А. Мезриной. Она научилась игрушечному искусству у бабушки, а та - у своей бабушки. Раньше, в середине XIX в. десятки Дымковских семей занимались игрушечным делом. Товар распространялся не только по местным базарам и ярмаркам, но шел и в соседнюю Сибирь. Постепенно промысел стал падать. Появилась конкуренция изготовляемой сложным ручным способом игрушке со стороны игрушек, штампуемых механически из глиняной или даже гипсовой, без обжига, массы при помощи готовых форм. Эта удешевленная, обезличенная, с грубо натуралистическими тенденциями игрушка постепенно вытесняла ручное производство. Макулатура, городские пошлые штампы вытравляли подлинное и яркое искусство крестьянского быта. В самые последние годы центр и высококвалифицированный потребитель обратили внимание на прелесть вятской игрушки. Она появилась не только в музеях, но и на художественно промышленных выставках, в художественно-кустарных магазинах.

И если качество скульптурной формы продолжало оставаться в современной вятской игрушке на большой высоте, то краски были уже не те ни по цвету, ни по прочности. Современные скверные анилины быстро выцветают, не дают той красочной радости, которая была так характерна для вятской игрушки старой. Ныне, к глубокому сожалению, нам приходится отметить и в этой области нашего крестьянского искусства процесс его отмирания.

Можно опасаться того, что вятская игрушка окончательно стала прошлым, превратилась в музейный предмет. По слухам, умерла А. А. Мезрина, унеся с собой и традиции и превосходное свое мастерство. Можно ли возродить это дело и в каких размерах, покажет ближайшее будущее. О вятской игрушке писал ярко и любовно, издавая в литографии зарисовки с подлинников, раскрашенные от руки, художник А. Деньшин. Его литографии использованы и для настоящего издания. Это был первый человек, заговоривший публично о вятском игрушечном деле. И его выступление в свое время имело большой общественный смысл.

Настоящая статья представляет собою эскизный опыт искусствоведческого изучения вятской игрушки и ознакомления с его результатами широкого круга читателей, - всех, кто любит и ценит русское крестьянское искусство, для кого дорога и значительна доставляемая им радость.

А. Бакушинский

















http://electro.nekrasovka.ru/books/6166075

Картина дня

наверх