Хроника московской жизни. 7–13 мая 1945 год

Раз в неделю Электронекрасовка рассказывает о событиях, произошедших в Москве и жизни москвичей в разные годы, основываясь на газетных и журнальных заметках и дневниковых записях. Представляем хронику быта с 7 по 13 мая 1945 года. На этой неделе: Москва и москвичи празднуют победу в Великой Отечественной войне, массовые гуляния на улицах, метро еле справляется с перевозкой пассажиров, а телеграфы — с отправкой поздравительных сообщений.

7 мая

8 мая

Бронтман Лазарь Константинович, журналист, корреспондент «Правды»

Состоялось!

Сегодня днём выступил Черчилль, Трумэн, де Голль с речами о капитуляции. Все мы ждали, что вот-вот у нас объявят.

Все не отходили от радио. Циркулировали различные слухи. Сталин выступит во столько-то, во столько-то. Так шло до вечера.

Вечером, часов в 5, позвонил Золин из Берлина и сообщил, что скоро начнётся заседание, на котором Жуков и Кейтель будут подписывать капитуляцию. Наши ребята там будут и затем со снимками вылетят в Москву.

До полуночи, однако, не было никакого сообщения. Часиков в 11 вечера я поехал поужинать к Кокки. Они осадили меня вопросами. Я, как докладчик, потребовал платы — бутерброд. Валя поставила водку, селёдочку, колбаски, предложила кислых щей, кулича, пасхи.

Сказал я Володе о плане экспедиции, о которой вчера толковал с Папаниным.

— Нет, моё сердце не туда смотрит. Как ты думаешь, смотаться на 4 часа дальности со скоростью 580–600 и затем обратно так же — стоит?

— Стоит. Только учти: если летишь Москва–Ташкент — это произведёт впечатление в СССР, если Москва–Париж — во всём мире.

— Я это понимаю. Только ветра туда поганые.

— А высота какая?

— Приличная. 10–12 км.

— А нетренированный человек на этой высоте как себя будет чувствовать?

— Я не хочу из-за тебя полёт срывать, — прямо ответил Володя. — Ты не обижайся, я честно говорю.

В час меня вызвал Поспелов. В 2 часа стало известно, что радио будет работать до трёх с половиной. А в 2 ч. 10 минут ночи начали передавать акт о капитуляции. Когда-то на вопрос: когда кончится война, отвечали — Левитан скажет. Так и было — читал Левитан.

И пошли звонки! Без края. Звонил с дачи Папанин, звонили мы по Москве, звонили москвичи друг другу, звонили нам. Чокались, обнимались.

В 6 ч. утра Горбатов и Мержанов передали отчёт о заседании. Указали, между прочим, что акт был подписан в 0 ч. 50 мин. по московскому времени, а начали заседание ровно в полночь. Эти цифры мы выбросили.

9–10 мая

Малахиева-Мирович Варвара Григорьевна, поэтесса, переводчица, мемуаристка

Остоженка. Вчера, 8-го мая, в 11 часов вечера — «безоговорочная капитуляция». Сообщено об этом всему миру ночью, в 2 часа, по радио.

Слава в вышних Богу и на земле мир.

До сегодняшнего утра я не верила, что мир так близок. О нём толковали уже целые сутки, но мне всё казалось, что это слухи — то «желаемое и ожидаемое», что молва нередко передаёт как уже совершившееся. Ещё не могу обнять и поднять всего значения этого события для человечества и для себя. В трёх руслах протекает в моей душе значение этой «безоговорочной капитуляции». В одном русле — родина, нация, народ. Здесь карамзинское «О любви к отечеству и народной гордости» — «Славься, славься, наш русский народ!» — как поют в гимне, долетевшем до глухих ушей, когда шла в метро. Мы победили! В метро нежно обняла молоденького грязного, курносого солдата, который широко улыбался мне и другим, стоя над нашей скамьёй. Победа! Отстояли свою культуру от германского сапога. Положили предел кровавому бреду Гитлера. «На земле мир». Но за него заплачено кровью стольких молодых, жизнью, ужасом и гибелью стольких жертв.

Здесь второе русло, где уже не плеск и блеск и рокот волн победы. Здесь кровь Авеля вопиет к небу. Эту кровь (ни во имя чего, даже самого Бога) я не могу принять и поднять чашу с ней. Поскольку она льётся через моё сердце как в погребальном плаче Богоматери в Страстную пятницу: «Увы мне, сыне мой возлюбленный и Свете!» Поскольку я знаю — и по временам ощущаю реально скорбь миллионов тех сердец, через которые «оружие пришло», — в траурных ризах для меня и самая Победа. Тут нет места логике Истории, её перспективам. И не моего ума дело разбираться во всех этих агрессиях и экспансиях народов. Я знаю, что они не прикончатся на нашей планете ни от каких конференций, пока не умрёт зверь в человеке, не перейдёт он в ту стадию, где будет невозможно «сумасшествие эгоизма» личного, семейного, классового, партийного, государственного.

Целым и невредимым возвращается с фронта Серёжа, мой зам. сын, «опора дряхлых дней». И велика благодарность моя Руке, не допустившей его до ужаса и до гибели в адском горне войны. Но не могу я забыть, с особенной остротой сегодня помню, что не вернутся к матерям товарищи его — Лёня Смородина, Женя Давыдов. Не вернётся к Инне её муж — замученный сыпняком, пленом, туберкулёзом и нашедший избавление в братской могиле где-то в Польше. (Видела сегодня Инну и Лену.)

Волков Сергей Александрович, мемуарист, поэт, библиотекарь Московской Духовной Академии

Сегодня в 3 час. утра я проснулся от сильных артиллерийских залпов и сразу понял, что это — окончательная победа. Германия капитулировала. На дворе, несмотря на раннее время, тотчас же раздались радостные крики и восклицания, кто-то весело смеялся, кто-то пел и, наконец, чей-то женский голос произнёс: «Ну, надо готовить пол-литра!» Не обошлось и без этого!.. Мне слегка нездоровилось, поэтому я решил поспать. Утром в 9 ч. был в РУ. Там все ликуют, друг друга поздравляют. Устроили митинг. Я на нём говорил с таким подъёмом, что потом один из учеников мне сказал: «здоровецкая речь!» Похвалил по-своему, как умел. На улицах ликование. Нарядная публика, хотя много и плохо одетых, как я. Очевидно, не во что! Все оживлены. У исполкома толпа слушает радио. Есть и пьяненькие. Успели с утра напраздноваться. То ли ещё будет к вечеру! Везде пенье, музыка, смех, сияющие лица. И всё это — искреннее, ничего официального. Видно, как все рады концу войны. Я встретил одну старушку, у которой убили 3-х сыновей. Они когда-то были моими учениками. Только учились недолго, и я их забыл. Поговорил с ней. «У людей — радость, а у меня — и радость, и горе»,— сказала она. Сколько таких! Итак — войне конец!

Бронтман Лазарь Константинович, журналист, корреспондент «Правды»

Сегодня — праздник победы. Мы пришли из редакции (я как раз дежурил вчера) в 10 ч. утра, но в 4 ч. все уже снова были в редакции. Весь день — радостные звонки.

Передают — с утра народ попёр на Красную площадь, в центр. Героев Советского Союза ловят на улицах, качают. Обнимаются, целуются. Какой-то военный подтащил ребят к мороженщикам и кормил всех мороженым. Группа нетрезвых в 4 часа утра вышла к проезду Исторического музея с двумя корзинами вина и бутербродами, останавливали всех прохожих, чокались и выпивали.

Говорили, что Сталин выступит в 4, в 5, в 6. Наконец, стало известно, что в 10 ч. будет приказ.

Я, Сиволобов, Толкунов, Азизян, Магид с сыном решили пойти посмотреть в центр. От Белорусского сели в метро до Театральной. Давка — феерическая, особенно на выходе. Пошли на Красную. Вся Манежная и вся Красная — битком. Кто поёт песни, кто идёт с Красным флагом, выдернутым из дома, много ребят, они идут, взявшись за руки, чтобы не растерять друг друга. Это предусмотрительно: мы потеряли Толкунова и Азизяна.

Машины ревут, воют, но пройти не могут. Вскоре, оказывается, закрыли и метро.

Много военных, очень много женщин, все в праздничных костюмах. Все вежливы, никто не ругается, все смеются. Машины идут, облепленные ребятами со всех сторон.

На Красной была такая давка, что мы решили уйти на Манежную. Там народу тоже битком, особенно много у прожекторов.

— Раньше, как увидим прожектор, так сразу шофёр гнал, что есть силы подальше, — вспомнил я.

Сиволобов рассмеялся.

В 9:50 начали объявлять приказ т. Сталина.

Площадь мгновенно замерла. Тихо. Но вот раздались слова: «30 залпами из тысячи орудий». И площадь ахнула, закричала, зааплодировала, засмеялась. Дальнейшие слова уже не были слышны.

Характерно, что толпа остановила шедший было во время приказа трамвай, автобус, и пр.

И вот — салют! Сотни прожекторов сошлись голубым куполом. В последний раз поднялись над Москвой аэростаты воздушного заграждения. Прожектора освещали огромный портрет Сталина, поднятый на тросе аэростата, и такой же громадный красный флаг. Ракеты, море огня. Чудесная феерия!

Но залпы были слышны слабо — пушки стояли по окраинам.

А потом по Садовому кольцу прошли «Дугласы» и кидали ракеты.

Обратно добирались пешком, но были страшно довольны тем, что пошли.

А в редакции узнали, что в 9 ч. выступал Сталин.

В час дня прилетел из Берлина Рюмкин со снимками подписания капитуляции.

Вишневский Всеволод Витальевич, писатель, драматург

День Победы!

В городе необычайно празднично, солнечно. Даже кондуктор в трамвае не берёт денег с военных: «Я сама плачу за вас».

На улицах много офицеров и солдат — уцелели, дожили! Прохожие останавливают их, обнимают, целуют...

А как ликует нынче вся страна!

Москва красивая, чистая! Как не похожа она на Берлин, который мне упорно видится в тяжёлых снах.

10 часов вечера. Салют Победы! На Красной площади гул праздничной толпы... Музыка, танцы... Вспыхивают песни... На площадь вливаются всё новые и новые массы счастливых людей. Лиловато-голубые прожектора бьют в небо...

Тридцать залпов из тысячи орудий!

Дождь ракет!

Вот она, наша Победа!

Вакидин Виктор Николаевич, график, художник книги

Настойчивые слухи о том, что вот-вот должно быть объявлено по радио важное сообщение, были в течение нескольких последних дней. Но день вновь кончался без этого сообщения. Наконец, прошлой ночью сообщили о полной капитуляции немцев, и пока совсем не рассвело, не мог заснуть.

Накануне вечером был на открытии выставки работ Удальцовой. Очень сильная и вольная живопись. Давно не был на таких выставках. В том, что открытие выставки совпало с окончанием войны, хочется видеть счастливое предзнаменование.

11 мая

Бронтман Лазарь Константинович, журналист, корреспондент «Правды»

Вчера умер Щербаков. 44 года!

Сенька рассказывает, что сегодня в правительстве никто не занимался никакими делами. Траур.

Говорят, в воскресенье будет демонстрация по поводу победы.

В редакции много коридорных разговоров о послевоенных делах. Сиротин прочит на зав. информотделом Мержанова, Сенька и Сиволобов настаивают на мне. А я — сам не знаю: сесть — морока, опять сплошные ночи и не писать, хорошо бы быть очеркистом на спецзаданиях и ездить. Или, может быть, остаться замом в военном отделе, отдыхать и писать?

Никого из корреспондентов пока с фронтов не трогаем. Приказали сидеть, давать о героях боев, о ходе капитуляции и городах.

Ну, посмотрим!