Повесть настолько хороша, что решила вам о ней рассказать и дать достаточно большой отрывок именно с персонажем, заявленным в названии повести. Также сначала размещу замечательные авторские фотографии-иллюстрации.
В конце по ссылке можно скачать или просто почитать повесть целиком и там же даже можно пообщаться с автором.
Приятного чтения!
Офицеры и прапорщики кафедры Танков у входа на кафедру, конец 1980-х
Самоподготовка на кафедре Танков
Перед увольнением в город. КВТИУ, 1991 г. 
Миша Чобиток и Запорожец с подмосковными номерами. Кубинка, зима 1991 г.
Этикетка Оболонского пива
Павильон «Средние танки СССР». Транспарант на павильоне: «КПСС — создатель танковых войск».
Альбом «Музей бронетанковой техники», вторая половина 1980-х
За рабочим столом. Начальник кафедры Танков КВТИУ Чобиток В. А., середина 1980-х
Площадь Октябрьской революции в Киеве. В центре гостиница «Москва». Середина 1980-х
Прибыл пассажирский поезд. Киевский вокзал в Москве, 1948 г. 
Железнодорожный вокзал в Киеве, вторая половина 1940-х
Центральный железнодорожный вокзал в Киеве, 1980-е гг.
Итак, приступаем к самой повести.
В самом начале идёт авторская аннотация, а дальше уже отрывок
Annotation
Когда-то, в начале 1990-х, я был курсантом танкового училища. В гости приехал старший брат, который хотел подарить отцу собрание сочинений Солженицына...
Это послужило поводом. Мы запаслись пивом и отец поведал интересную, местами очень мрачную и тяжелую историю.
События развиваются матрёшкой, из 1990-х мы попадаем в 1980-е, а затем в 1940-е.
* * * * * * * *
Чуть больше года спустя в Прикарпатье судьба свела Данилу с подростком с непривычным польским именем Мариан.
Марьян, будем называть парня так же, как называл Данька, до войны жил в небольшом польском городке. Отца мобилизовали в армию в 1939, буквально перед нападением Германии, после чего дошли слухи о его гибели, а потом пришли Советы. Смена власти в их городке прошла тихо и буднично, жизнь простых людей практически не изменилась. За тем исключением, что восьмилетний Марьян пошел в школу, где его кругозор, который до того ограничивался соседними селами и хуторами, вдруг начал резко расширяться и он осознал, что мир велик и разнообразен. Ещё он впервые понял, что в его семье разговаривали на языке, сильно отличном от польского, а русский, который наряду с украинским стали изучать в школе, был вполне понятен.
За полтора календарных или два учебных года до нападения Германии на СССР Марьян научился бегло читать. В библиотеку доступной всем ребятишкам школы завезли много книг, которые для пацана стали большим окном в огромный мир, их он глотал с жадностью и нетерпением.
В отличие от выросших в Советском Союзе сверстников, мальчишка, как и большинство окружающих, проникнуться любовью к новому государству не успел, поэтому приход немецких оккупантов воспринял с безразличием. Тем более, что, на его счастье, приграничные бои родные места миновали стороной. Первый сигнал, который начал менять мировоззрение Марьяна (а, говоря точнее, - формировать), прозвучал через несколько дней: пришедшие с немецкой оккупацией люди в черном с белыми повязками на рукавах, которых называли «полицаями» развели у школы большой костер и с довольными харями начали выносить книги из библиотеки и бросать их в огонь. Разговаривали они вроде бы на украинском, но говор заметно отличался от местного. Если раньше для Марьяна существовали свои, к которым он относил земляков из близлежащих населенных пунктов, и чужаки пришлые издалека (по нашим меркам не очень-то и далекого), которых он никак не различал, то теперь он понял, что чужаки бывают сильно разные… Сжигавшие его любимые книги - вредны и злобны.
Режим оккупации, в отличие от регионов восточнее, не был особенно жёстким. Молодежь на работы в Германию насильно не сгоняли. Достаточно было показов пропагандистских фильмов со счастливыми лицами украинцев и поляков, уехавших на работы в объединённую Великой Германией Европу, «Теперь, когда народы Восточной Европы освобождены от большевистского рабства, каждый имеет право на счастливый и свободный труд во имя Германского Рейха, ведущего бескомпромиссную борьбу большевизмом», - примерно так вещала пропаганда нацистов. И молодежи, выросшей на антисоветской пропаганде панской Польши, свежая от нацистов вполне заходила. Многие молодые люди добровольно и с радостью отправлялись «счастливо трудиться» в Третий Рейх. Потом от некоторых даже приходили письма. Только почему-то не родным, а знакомым с описанием счастливого труда у немецких хозяев и с призывами присоединиться к этому празднику жизни…
Немецкие хозяева были настолько добры, что даже предоставляли бесплатный транспорт до Германии - эшелоны с товарными вагонами, в которые они загоняли будущих свободных работников. После войны несколько человек даже вернулись. Наследники немецких фашистов, десятилетия позже снова объединившие Европу, стали умнее и намного практичнее - гастарбайтеры теперь за свой счёт добираются до европейских работодателей. Впрочем, я отвлёкся.
Зимой 1943-го эпидемия унесла жизнь ослабленной голодом матери, сироту забрала в село любившая племянника тётка.
Освобождение от немецкой оккупации для Марьяна снова прошло буднично ходившие вчера по селу полицаи исчезли, появились советские солдаты с красными звёздами и с погонами, которых раньше у них не было. Хоть сельская и небольшая, но снова открылась школа, в которую и в этот раз завезли так полюбившиеся Марьяну книги…
Во время оккупации он учился самостоятельно и эпизодически. Возможность опять ходить в школу, в которой вместе с директором было три учителя, позволила наверстать упущенное - юноша продолжал познавать мир, перечитав все имевшиеся в школьной библиотеке книги.
А в конце лета 1946 года появилась Она. Нет, пятнадцатилетний мальчик не влюбился в прямом смысле слова, это чувство даже нельзя было назвать платонической любовью. Если бы мы спросили тогда самого Марьяна, он бы, будучи в меру верующим, охарактеризовал свои чувства как восхищение сошедшим с небес ангелом.
Обычная советская девушка родом со Слобожанщины, закончив педагогический вуз, получила направление учительницей младших классов на западную Украину. Марьян привык к близко и глубоко посаженным глазам на круглых лицах окружавших женщин и не представлял иного. Новая учительница с миниатюрной фигурой и лицом, заметно отличавшимся большими глазами под изогнутыми бровями и с высокими скулами, кардинально выпадала из стереотипа. Будучи лет на семь старше парня, она выглядела почти как его ровесница. Марьяна восхитила не только внешность девушки, она с видимым удовольствием и терпением возилась с сельской малышней, а её украинский язык, внятный и напевный, от привычного ему говора отличался как журчание ручья от кваканья лягушек. Кроме обучения младших классов, старшим она преподавала русский язык.
Через полгода, весной, к нему пришли. Они называли себя борцами за свободу. Ещё во время войны ходили слухи как бандеровцы вырезают целые сёла с польским населением, уничтожают евреев. Когда снова пришли Советы, они начали убивать отдельных военнослужащих, устраивать засады на небольшие отряды военных, диверсии. Но этим они занимались неохотно, без огонька.
Больше убивали безоружных: советских активистов, работников колхозов и предприятий, вообще любых, кто представляет власть, сотрудничает с ней или, даже, подозревается в сочувствии и лояльности. Вместе с семьями и невзирая на возраст, обязательно зверски, с особой жестокостью, это почему-то доставляло им особое удовольствие. Здесь «борцы за свободу» действовали активно, с выдумкой и любовью к процессу…
Военного гарнизона в селе не было. Поэтому в один из дней в дом тётки свободно зашли два вооруженных человека. Они понятно и доходчиво объяснили почему мобилизуют в ряды Украинской повстанческой армии 16-летнего Марьяна и что будет с ним, тёткой и другими родственниками в случае отказа. В самом деле, от такого предложения отказаться трудно.
Первое время Марьян был, что называется, на испытательном сроке. Оружие ему, конечно, пока никто не доверил. Для начала он выполнял функции связного между одним из односельчан, работавшим на УПА осведомителем, и роем, к которому его приписали. Роем называли отделение примерно из десяти бандитов. Прятались они недалеко от села в двух схронах по пять человек. Через месяц Марьяна допустили в один из схронов, куда он стал приходить через день для обучения подпольной и подрывной деятельности.
В один из дней командир роя привлек Марьяна к операции. Четыре бандеровца, как они объяснили парню, хотели потолковать с головой села. Марьяну ставилась задача выдвинуться от дома головы на несколько дворов в сторону центра и, в случае появления «москалей», метнуться обратно, чтобы предупредить «братьев», как они пафосно друг друга называли. На стрёме стоять час, после чего бежать домой.
Когда группа огородами приблизилась к дому головы, Марьян через дворы вышел на улицу и прошел пару сотен метров к центру села. Там он выбрал для наблюдения тенистое место со скамьёй, откуда был хороший обзор, и делал вид, что присел отдохнуть. Несколько раз мимо проходили односельчане, не обращавшие на него внимание.
Где-то через полчаса он заметил знакомого «энкэвэдиста» - пару раз видел его раньше - с двумя солдатами, которые шли в его сторону. До них было ещё довольно далеко, поэтому Марьян неспеша встал, спокойно вошел во двор дома, и огородами метнулся к дому головы.
Во дворе головы было тихо. Марьян внимательно огляделся - вроде всё спокойно. Только он собрался зайти в дом, как из-за забора услышал скрип двери и женский вскрик. В соседнем доме, как он знал, уже полгода жила новая учительница…
По телу разнеслась предательская слабость. Парень, предчувствуя беду, испытал беспричинный ужас. Он тихонько подошел к разделяющему дворы забору и посмотрел через щель.
Возле открытой двери в дом стоял один из четырех «братьев», он мерзко скалился, заправляя штаны, рукав был заляпан кровью. Из двери, которую он, выйдя, не закрыл, снова послышался сдавленный женский крик. Марьян узнал этот голос, в котором услышал столько обреченной боли… Он сразу понял, что происходит. Испытав ужас от этого, он не почувствовал ни малейшего страха за себя. Душа билась в истерике, разрывалась от вопля: «Спасай её! Делай что-нибудь! Перепрыгни забор», а сознание выросшего в военные годы парня быстро и беспристрастно просчитывало варианты. И вариант напасть без оружия на четырех вооруженных взрослых имел нулевые шансы на успех. Ему в этот момент было безразлично, что убьют его, но в этом случае они точно убьют и Её. Поэтому этот вариант не подходил. Нужна помощь! От кого? От тех, у кого есть оружие, а оно есть у…
Эти рассуждения в сознании Марьяна промелькнули за долю секунды. Сделав шаг назад, он развернулся, внешне спокойно прошел несколько шагов до калитки на улицу, аккуратно ее открыл и… рванул, побежал так, как никогда в жизни не бегал, так, что сперло дыхание. Увидев идущих навстречу военных, он на ходу начал размахивать руками - соображения хватило не орать издалека, они всё равно ничего не поняли бы. Бойцы тут же разошлись в стороны, изготовив оружие к бою. Лейтенант госбезопасности, а это был наш Данька, который периодически посещал населенные пункты на подконтрольной территории, только поправил автомат на груди.
- Там бандити вбивають вчительку! - выпалил подбежавший Марьян.
В другой бы раз Данька так не среагировал, он тут же заподозрил бы засаду и действовал аккуратно и осмотрительно. Но он уже видел этого парня, даже кое-что про него знал - должность обязывает - поэтому, видя неподдельный ужас в глазах юноши, схватившего его за рукав и тянущего за собой, он только переспросил:
- У неё дома?
- Так!
- Бойцы, за мной, бегом! - подал он команду уже на бегу.
Данька и Марьян стояли в доме учительницы, два бойца за ними у входа. Они не успели. И теперь стояли, оцепенев, перед столом в центре комнаты, на котором лежало тело совсем недавно прекрасной девушки.
Тело было обнажено, растерзано и обезображено. Растерзано так. как не растерзает дикий зверь в лесу. Учительницу можно было узнать только по русым волосам и одному уцелевшему глазу, в котором застыла бесконечная боль… Вся комната была забрызгана кровью.
Увиденное даже закалённого и бывалого Даньку шокировало настолько, что он, потеряв контроль над собой, с минуту не мог сдвинуться с места. Он медленно повернул голову и посмотрел на Марьяна. Того здесь не было. Нет, он стоял рядом, но как будто умер вместе с девушкой, в глазах не было жизни и осмысленности, а только ужас и горе, по щекам текли слёзы. Данька почувствовал влагу и на своей щеке, вытерев ее рукавом, он сделал несколько неуверенных шагов в соседнюю комнату, где стояла кровать, сдернул покрывало, вернулся и накрыл тело.
Юноша не обращал внимание на происходящее, он всё так же смотрел на накрытое тело, а вместо него видел прекрасный образ ангела, феи, какой она представлялась ему, живой образ, который он запомнил на всю оставшуюся жизнь.
Данька похлопал парня по щеке. Тот медленно повернул голову и уставился невидящим взглядом, в который постепенно начала возвращаться осмысленность. Данька смотрел в эти глаза и видел, что горе в них поселилось надолго, а ужас начал сменяться злобой, а та лютой ненавистью. Но взгляд этот был направлен не на Даньку, а мимо. Наконец парень медленно проговорил:
- Я. Знаю. Де ці… тварюки! - сказал он тихо и безэмоционально.
- Веди, - не задумываясь ответил лейтенант.
Шли они по лесу минут тридцать. В двух километрах от села Марьян подвел к кустам, из-за которых показал рукой:
- Он те криве дерево. Кроків десять правіше схрон.
- Свежепримятую траву вижу, а схрон - нет.
- Його і поряд не побачиш. Я знаю як увійти… Дай гранату! - последнее прозвучало настолько требовательно, что Данька оценивающе посмотрел на парня, наткнулся на решительный взгляд и без слов достал и протянул ему ребристую Ф-1.
Марьян взвесил гранату в руке, повертел, отогнул усики, подготовив к выдергиванию предохранительной чеки, после чего беглым взглядом пробежался по обмундированию Данилы, а потом стоявшего за деревом бойца, после чего его взор прикипел к одной точке. Данила проследил за его взглядом и понял, что парень уставился на висящий на ремне бойца штык-нож образца 1940 года к самозарядной винтовке. Марьян протянул руку:
- Дай!
Боец перевел недоуменный взгляд на лейтенанта. Данила снова внимательно посмотрел на подростка.
- Ты уверен? - спросил он.
- Так! Та не заважайте.
- Дай ему. - Боец, пожав плечом, выдернул штык-нож из ножен и протянул рукоятью вперед.
Марьян подходил к указанному месту спокойно, так по крайней мере выглядело. Нагнулся, постучал условленным стуком. Через полминуты приоткрылся замаскированный люк, в котором показалась физиономия. Стоявший перед люком на коленях парень что есть силы, с размаху саданул в лицо гранатой, которую держал в правой руке. Лицо исчезло, Марьян дернул за кольцо и бросил гранату вдогон. Послышались приглушенные крики и через несколько секунд негромкий взрыв. Подобрав лежащий на земле штык-нож, парень моментально нырнул в люк.
Одному бандиту повезло -- его осколками убило сразу. Остальные были не жильцы, но умирали долго - Данька специально обратил внимание: парень не испытывал ни малейшего удовольствия от сделанного, не наслаждался своей силой и крутостью, ему было противно, но он решил, что так правильно, необходимо, это по заслугам - возмездие свершилось.
Второй схрон брали уже специалисты, как положено. Вышли на него через осведомителя в селе, на которого Марьян указал без колебаний.
В селе, где он будет постоянно видеть тот самый дом, Марьян оставаться не захотел. У Данилы нежданно появился воспитанник…
Глава 4. Сентябрь 1947 года, Москва, пл. Дзержинского
Москва, пл. Дзержинского, 1940-50-е гг.
Сидя в московском кабинете «крёстного», подполковника госбезопасности, который привлёк его на службу в органы, Данила рассказывал о произошедшем за три года так, как будто держал отчет - спокойно, рассудительно и беспристрастно. Но опытный собеседник подмечал насколько трудно молодому человеку держать лицо, как иногда мимолетно вспыхивают в глазах искры, пробегают боль, грусть, сожаление.
- Да, брат, чтобы от такого дерьма мир отчистить, золотари нужны из нержавеющей стали. Но нет таких, приходится таким как мы - из плоти и крови, -- резюмировал подполковник рассказ молодого коллеги.
После подполковник объяснил Даньке круг обязанностей и задач на новом месте.
- Ну, а для начала устроим тебе маленькую стажировку. Небольшое внедрение для получения оперативной информации, - закончил подполковник вводную часть.
- И в чем же моя стажировка будет заключаться конкретнее?
- В одной подшефной организации, неподалёку, есть у нас сексот, секретный сотрудник то бишь. Или, простыми словами, осведомитель - стукач из числа осужденных. Так вот, сексот этот вызывает определенные подозрения в чрезмерном сочинительстве. Уже неоднократно замечено, что в своих докладах он нередко приписывает источникам то, что они не могли говорить.
- Не могли или не говорили?
- А вот это и требуется установить. Есть подозрения, что у стукачка этого фантазия буйная. Он такие романы от лица собеседников пишет, что чуть ли не каждый на высшую меру напрашивается. Ну. один раз, ну два, но не все и каждый! А ценность осведомителя в чем должна заключаться? А она должна заключаться в достоверности и беспристрастности. Добытая информация не должна быть искажена его субьективными оценками и пристрастиями, а слова передаваться не как он их понял, а как услышал. И только после того, как беспристрастно сообщил исключительно факты, обязательно надо узнать и его субьективную оценку - отдельно. Казалось ли ему, что собеседник уверен в своих словах или прослеживается фальшь, какое было выражение лица, испытывал ли к собеседнику приязнь или антипатию и почему. Это субъективно, но тоже важно. Твой объект - Солженицын Александр Исаевич. Бывший офицер, можно сказать воевал.
- Можно сказать?
- Ну, как бы на фронте был и награды получал, но и не на передовой. В артиллерийской разведке пристроился.
- Так эти ж, разве, не на самом передке?
- Разведка разная бывает. Этот в роте, как она там правильно называется? Слухачи, ну, которые по звуку контрбатарейную борьбу обеспечивают. Они во вторых эшелонах ошиваются. Больше тебе знать про объект не требуется.
- Это почему же, если я его разрабатывать буду?
- Потому что твоя задача будет заключаться в том, чтобы отыграть подследственного. В таком качестве посидишь у нас день-два в КПЗ вместе с объектом в одной камере. О чем-то, естественно, будете разговоры разговаривать. Я знаю, что память у тебя отличная, ты должен будешь все эти разговоры дословно записать…
- А… эээ…
- Что? Боишься уподобиться стукачу? Во-первых, твоя задача не стучать, а дословно запротоколировать всю беседу. Включая твои реплики, причем, их - в особенности! Поэтому с самого начала запоминай, от и до. В-вторых, это оперативная разработка - мы должны выяснить надежность нашего осведомителя. Для него ты тоже будешь объектом разработки, но на тебя он будет именно стучать, то есть не беседу дословно докладывать, а то, что он посчитает нужным и важным. А мы потом сопоставим. Именно поэтому от тебя требуется запоминать буквально каждое слово!
Что ты должен сделать в ближайшие два дня? Разработать легенду. Почему тебе не предлагается уже разработанная легенда? А это и есть первая часть твоей стажировки: ты самостоятельно разрабатываешь свою легенду, где учился, чем занимался, за что и почему к нам загремел, а не в милицию. И так далее, и тому подобное. Глубина проработки такая, чтобы никто не заподозрил, что ты подставной. Вторая часть стажировки - отработка легенды в полевых условиях. Вопросы?
- А можно сразу вариант предложить?
- Вот так, прям сходу? Ну, попробуй.
- А что, если моя легенда - я сам?
- Расшифруй.
- Я, это я. Совершил должностное преступление, арестован и под следствием. Тогда ничего выдумывать не нужно, и я ни на каких мелочах не проколюсь. Играть лейтенанта госбезопасности мне не надо, я и так он!
- Гм… допустим. И какое преступление ты совершить успел, если в Москву только сегодня явился?
- А вот в дороге оно и случилось! Ну, например, если уж все достоверно, я же не один ехал, а с подопечным, который успел в бандеровцах побывать. Давайте представим, что это настоящий матерый бандит, которого я доставлял сюда, а он по дороге сбежал.
- Так, интересно. И, когда его вез, в каком качестве этого делал?
- Начальника караула. Я и четыре бойца охраны.
- Но ты-то офицер госбезопасности, а не конвойных войск.
- Так я в Москву по переводу все равно ехал, вот меня с оказией и подрядили!
Подполковник встал, подошел к окну, задумался…
- Мороженное хочешь? - неожиданно спросил он.
- A?
- Мороженное, спрашиваю, хочешь? Ты ж московское, наверное, и не пробовал ещё. Тут на площади холодильный лоток каждый день выставляют. Я пошлю бойца, чтобы сгонял. Да не стесняйся, по глазам вижу, что хочешь. Я и сам съем.
- Ну, если можно… - неуверенно протянул Данька. Подполковник уже держал трубку телефона. Набрав номер дождался ответа и кому-то сказал:
- Виталя, не хочешь за холодненьким метнуться? Как обычно, я угощаю. Мне два возьми… Да не заболит горло, второе для гостя. - Нажав на рычаг телефона пальцем, он пояснил: - Виталя - водитель, всё о моём здоровье печётся…
Подполковник положил трубку, достал из кармана несколько купюр и мелочь, отсчитал и положил на край стола. После этого продолжил:
- Что ж, идея мне нравится. Чем меньше притворства и правдивее легенда, тем проще ей следовать. Раз легенда в целом готова, то затягивать не будем, завтра приступим к реализации. Сейчас какие есть вопросы?
- Я так и не понял, почему мне не нужны подробности про объект?
- Вы же в камере по легенде впервые встречаетесь. Если ты с его делом подробно ознакомишься, то можешь случайно оговориться, показать свои знания про него, чего быть не должно. Я и так тебе лишнего сказал, по-хорошему ты и имени знать не должен - там все равно познакомитесь. Но имя все же надо, да и фотокарточку покажу. Это чтобы накладки не случилось. Охрана будет не в курсе, ты для них реально арестованный. Вдруг, по какой-то причине переиграют, да в другую камеру определят. А ты и не поймешь, что не с тем человеком камеру делишь. Ну, хорошо, значит ты про себя и так все знаешь, надо детально проработать твое путешествие и побег конвоируемого…
Минут через десять заглянул сержант, он передал скрученный конусом пакет из газеты, в котором лежало две упаковки эскимо и получил заранее отсчитанные деньги.
С перерывом на обед отрабатывали легенду до конца рабочего дня.
* * *
За спиной закрылась дверь камеры, звякнули засовы и замок. Данька, держа в руках перед собой одеяло и подушку, немного постоял, оглядывая двухместную камеру предварительного заключения. Мельком с безразличием глянул на сидящего на нарах мужчину, про себя отметил: «Он». Тот с удивлением уставился на лейтенанта МГБ в форме, но без фуражки и ремней. Удивление не наигранное, значит про сокамерника, опять же для пущей достоверности, ему пока ничего не рассказывали.
Второй день пребывания в Москве был насыщенным, поэтому вечером, когда его привели в камеру, специально изображать усталость не было необходимости. Данька коротко бросил:
- Вечер добрый, - это прозвучало устало и безразлично, как обычная дань вежливости.
- Здравствуйте, мил человек! - вроде как даже радостно и заинтересованно ответил сокамерник, изобразив широкую улыбку.
«Как-то он угодливо и подхалимки лыбится», - заметил про себя Данила и, не обращая внимания на попытки сокамерника начать беседу, застелил нары, отметил наличие матраса, что откровенно порадовало - пришлось как-то пару суток провести на гауптвахте с голыми нарами и повторять этот опыт не хотелось, - снял гимнастёрку и, сбросив сапоги, тут же с безразлично брошенным «спокойной ночи», улегся и через несколько минут мерно засопел…
Из «шарашки», где в это время Александр Исаевич отрабатывал по своей основной специальности математиком (или, вернее, библиотекарем), его выдернули после обеда якобы на допросы по новому делу. Следователь же ему объяснил, что надо будет разговорить сокамерника и составить на него рапорт.
И вот осуждённый Солженицын смотрел на спину безмятежно спящего лейтенанта госбезопасности, в нарушение режима улёгшегося до отбоя. «Ну, ничего, посмотрим, как ты потом будешь спокойно спать», - ехидно подумал сексот.
Утром, сразу после завтрака, Солженицына увели на «допрос». Минут через пять пришли и за Данилой.
Ввели в кабинет подполковника. Тот, отпустив конвойного, спросил:
- Завтрак ел?
Да, вроде того… - неуверенно ответил Данька.
- На казённых харчах не разжиреешь. На, перекуси, - подполковник сдернул газету, прикрывавшую тарелку с бутербродами, достал две кружки и налил в них чай из термоса.
- Ну что, как первые впечатления? - продолжил он вопросом.
- Да пока особых и нет. Я никакой заинтересованности не выказал и улегся спать.
- Правильно. Его уже, наверное, проинструктировали и вернули в камеру. Объект, под видом слухов от охраны, будет в курсе, за что тебя задержали. Вот тут можно будет и втянуться в беседу. А ты для достоверности здесь пару часиков побудешь. Чтобы время зря не терял, вон стопочка папок с документами тебе к изучению. Задача ясна?
- Так точно!
- Куда камерные двери открываются? - вдруг спросил подполковник.
- В коридор.
- А правильно как?
- Вот так и правильно.
- Почему?
- Чтобы из камеры не заблокировали, подперев, и из любого места коридора было видно открытую дверь. А вы почему спрашиваете?
- Верно. А спрашиваю… Встречал одного деятеля в Ленинграде, молодым сотрудникам рассказывал, что камерная дверь должна открываться вовнутрь камеры, а где не так, значит, это строил идиот. Пока я ему наше ведомственное пособие «Тюремное дело» тридцать девятого года издания под нос не сунул, не успокаивался… Мороженное будешь?
- Ещё спрашиваете!
* * *
За спиной снова зазвенели засов и запоры. Данька буркнул:
- День добрый.
- И вам, гражданин лейтенант госбезопасности, здравствуйте. Извините за любопытство, а это не вы бандеровца вчерась отпустили? - ехидно прищурившись, спросил сокамерник.
- Что значит, отпустил?! - переспросил Данька, усаживаясь на свои нары. - Не отпустил, а упустил! Сбежал он… А вам-то какое дело? И откуда про побег знаете?
- Мне и нет особого дела. Просто, услышал, охрана трепалась…
- Я бы этим трепачам языки укоротил!
- Да ладно, гражданин лейтенант, дело житейское. Отпустили и отпустили!
- Вам с первого раза непонятно?! Он сбежал!
- Да-да, так всем и говорите!… Кстати, Александр Исаевич.
- A?
- Меня зовут Александр Исаевич. Солженицын.
- А! В таком разе, Данила Матвеевич.
- Очень приятно, гражданин лейтенант. Вы, Данила Матвеевич, не грустите, что украинца отпустили, украинцы тоже люди. Мы, русские, должны понимать их тягу к свободе…
- Какой свободе? - повысив голос, перебил Данька. - Что вы несете?! Я сам украинец, родом из Харькова! Вы не сильно много на себя берете, от имени украинцев тут выступать с националистической буржуйской пропагандой? А бандеровцы - пособники гитлеровских фашистов!
- Молодой человек, мы же не на политинформации, - ехидно ухмыльнулся Солженицын, - немецких фашистов уже два года как нет.
- А гной от них остался! Бандеровцы - злобные твари!
- Зачем же вы целый народ называете…
- Какой народ?! Я сказал «бандеровцы»! Их несколько тысяч. И эти твари вытворяют такое, что и гитлеровцы редко когда творили!
- Не преувеличивайте. Борьба за свободу всегда сопровождается…
- Чем?! - выкрикнув, переспросил Данька. - Чем сопровождается? Вырезанием польских сёл? Сжиганием белорусских деревень? Если они «борются за свободу», почему они не воевали против немцев? Почему во время оккупации нападали на наших партизан? Почему участвовали в карательных операциях?
- На войне перегнуть палку каждый может.
- Это вы называете «перегнуть палку»?! А убивать грудных детей на глазах родителей, вспарывая живот, и засовывать их кишки матери в рот - эта мразь просто «погорячилась»? А насиловать бандой девушку только за то, что она учительница и убить её, расчленив тело - это твари «перегнули палку»?
- Фу, Данила Матвеевич, какие гадости вы пересказываете. И сочинил же кто-то подобное!
- Сочинил? Да я только вчера оттуда приехал! Это всё собственными глазами! Я это видел! Видел! Сам.
- Ну, а что вы хотели, это же война. Там всякое бывает. И законные трофеи. Меня если бы зимой сорок пятого не арестовали, так тоже не отказался бы с немками повесели…
- Что?! - перебил Данька, глаза его налились кровью, в висках стучало, он до хруста сжал кулаки и, начав медленно вставать с нар, произнёс по слогам: - По-ве-се-литься?! - Перед глазами лейтенанта стояло зверски растерзанное тело молодой учительницы.
- Но-но-но! Гражданин лейтенант, - заметив перемену в лице собеседника и готовые к бою кулаки, испуганно протараторил Александр Исаевич, - если вы сердитесь, значит неправы!
Сказалась специальная подготовка. Постояв напротив вжавшего голову в плечи Солженицына с минуту, Данька смог совладать с эмоциями. Он мысленно напомнил себе судьбу убийц учительницы - возмездие в этом случае произошло, а сидящая перед ним тварь не для того здесь находится. Тем более, он сексот и провокация - один из методов его работы. «Я забылся, это непрофессионально, -- подумал Данька. - С другой стороны, забывшись, я повёл себя правильно, естественно, а это уже профессионально. Что дальше, психануть или успокоиться? Психануть - по-мальчишески, его харя моих кулаков не стоит. Взять себя в руки - профессионально».
Солженицын несколько лет спустя
Данька поиграл желваками, несколько раз сжал кулаки и неспеша снова опустился на нары. Глядя на оппонента прищуренными глазами, он негромко и медленно проговорил:
- Знаешь что, Александр Исаевич, я так думаю, что эту хрень про Юпитера, который сердится, придумали для таких мразей как ты…
- Что вы себе позволяете, молодой человек, да я старше, я вое…
- Молчать! - повысил голос Данька. - Я не всё сказал! Так вот, придумали для таких мразей как ты. Потому что любой честный человек на ложь, на подлость не может не сердиться. Честный человек не может мириться с ложью и подлостью, они выводят честного человека из себя, он сердится! Это подлецам все равно, они ложь и подлость принимают с улыбочкой и спокойствием. А теперь, поясни, пожалуйста, что ты там рассказывал про свободу для украинцев, и для каких?
- Я в подобном тоне не могу…
- А я могу тебя поспрашивать как, бывало, твоих любимых бандеровцев спрашивал. Вот только рукава закатаю…
- Ну, если настаиваете, - стукач испуганно пошел на попятную. - Надо проявить благоразумие! Раз уж поднялось националистическое движение, украинцы хотят отделиться, то пусть отделяются и поживут самостоятельно, если смогут. Украинцы имеют право говорить на своём языке, они имеют право получить вывески на украинском. Не надо их ловить, пытать, казнить, Вам так жалко одесских пляжей и черкасских фруктов? Пусть отделяются!
- Какой вы интересный. Для вас каждый украинец - бандеровец. Я вам отвечу не как офицер госбезопасности, а как украинец. Нам, украинцам, подачки подобных вам не требуются. Нас миллионы, кто боролся за советскую власть. Нас миллионы, кто на фронте, в тылу и оккупации работал и сражался против немецких фашистов. По сравнению с этими миллионами среди нас, украинцев, есть мизерная часть, эта мизерная часть воспитана фашистским режимом Польши, пошла на службу гитлеровским фашистам, а сейчас служит в интересах мирового капитала. На Украине, Советской Украине, в школах изучают украинский язык. Вывески в Киеве и Харькове на украинском, а эти города всегда говорили и говорят на русском. Никакого национального угнетения нет и свою ложь вы можете рассказывать безграмотным сокамерникам или шизанутым интеллигентам вроде вас самого. А «свобода» для бандеровской мрази, о которой вы так печетесь, это свобода быть паном над своими холопами, свобода убивать поляков и русских за то, что говорят на другом языке, а евреев за то, что евреи. И, да, за то, что они творят, мы их ловим и казним. Как положено, по закону. Жаль, что далеко не всех - гуманизм. А пытать… Кому вы, такие, нужны, чтобы вас пытать?…
Данька с отвращением посмотрел на Солженицына, не снимая сапог лёг поверх одеяла и повернулся набок лицом к стене. Несколько минут пролежал, собирая мысли в охапку, они бурлили и, как кони, разбегались в разные стороны. За этим занятием не заметил, как задремал.
Разбудил лязг запоров. В камере стоял вечерний полумрак. Открылась дверь.
- Товарищ лейтенант, на выход с вещами! - выпалил заглянувший охранник.
- А чё так?
- Да поймали вашего бандеровца! Дальше у вас уже в дисциплинарном порядке.
- Ну и ладушки!…
* * *
Начальник, посмотрев на физиономию освобожденного, ухмыльнулся и отправил прогуляться по вечерней столице с наказом развеяться, отдохнуть и завтра явиться свежим, готовым к труду и обороне.
Так и случилось. Явившись поутру в «контору», Данька был готов свернуть горы. Но тяжелее бумаги и чернильной ручки до обеда ничего держать не пришлось. Вручив писчие принадлежности, подполковник сказал:
- В отчёте объект разработки по имени не называть. Выбрать временный псевдоним.
- Почему временный?
- Он, как осведомитель, подписывается псевдонимом «Ветров», который знает куратор и мы с тобой. При служебном расследовании светить псевдоним стукача нельзя. В коротких докладах обычно пишем «объект разработки», «источник» или что-то подобное. У тебя же, как я понимаю, отчет получится немаленький, вот и присвой ему разовый псевдоним.
- Понял. Разрешите приступать?
- Валяй! До вечера управишься?…
Разговор в камере получился хоть и содержательным, но достаточно коротким, поэтому Данька управился до обеда. Подполковник, не глядя, положил листы в папку, закрыл её в сейф и позвал в столовую.
- Ну что, приступим? - доставая из сейфа папку, спросил он по возвращении с обеда. - Присаживайся, будем изучать твой роман. - Развязал тесёмки папки, поудобнее устроился на стуле, достал первый лист и начал читать:
- Начальнику… угу… Отчет… Та-ак… Объект разработки: Стукач… Гм! Ну, вполне, лишь бы не хер…
Читая отчет, подполковник продолжал бросать короткие реплики и комментарии. Данька решил, что это для того, чтобы ему было нескучно в ожидании. Через полчаса, прочтя отчет, подполковник резюмировал:
- Ну что ж, очень хорошо. Пишешь грамотно, излагаешь четко. «Стукача» отработал на отлично.
- В чем же я его отработал? Скорее он меня из себя вывел, - возразил Данька.
- Э, брат, нам же важно не то, что он тебя из колеи выбил, а то, что же он в своей кляузе по этому поводу накарябал!
- Что, уже успел?
- Конечно. Это ты тут полдня детали вспоминал, да разговор подробно расписывал. А Стукачу твоему вчера вечером и часа хватило, чтобы по его доносу тебя при желании в лагерь лет на десять отправить.
- Даже так? И что же такого «мой» Стукач настучал?
- А вот щас я тебе и зачитаю.
Подполковник снова развернулся к сейфу, достал из него ещё одну тонкую папку и раскрыл. Взяв верхний лист, вытянул перед собой и, подражая конферансье, объявил:
- Дамы и господа, спешите слышать! Куплеты лучшего стукача нашего уезда!
Сменив комедийный тон на рабочий, подполковник продолжил:
- Извини, отвлёкся, в молодости в театральное мечтал, да по комсомольской путёвке… Итак. Вводная часть нам неинтересна. Ага, вот: «Лейтенант признался, что отпустил конвоируемого бандеровца. Подозреваю, что по сговору с конвойными».
- Чего?! Это когда я в таком признался? Что он несет?
- Давай разберемся. Ты же всё слово в слово записал?
- В точности!
- Есть такой сволочной тип демагогов. Они про тебя могут говорить что угодно. А ты обязан оправдываться и опровергать. И если хоть один раз не опроверг его слова, значит, он считает, что ты согласился. Два раза он сказал «отпустил», и ты возразил. На третий раз он сказал «отпустил» и тут же завёл разговор о «свободе», переключив твоё внимание. То есть, не возразив третий раз, ты, по его понятиям, молчаливо согласился, а, значит, и признался.
- Ну, знаете ли…
- Я-то знаю. Читаем дальше, ага, вот: «… называл украинцев злобными тварями, пособниками гитлеровцев и утверждал, что их всех надо давить».
- Это к бандеровцам относилось, - уже спокойнее прокомментировал Данила.
- Понятное дело. Но вот так. Крепись, дальше ещё будет. Итак: «Оправдывал преступления немецких фашистов на территории СССР, утверждая, что они совершены украинцами».
- Ууууу, - только и смог выдавить Данька, прикрыв ладонью лицо.
- Дальше: «Разжигал ненависть к украинцам, утверждая, что они по своей злобе истребляют поляков, русских и евреев. Распространял слухи о не имеющих смысла зверствах украинцев. Смаковал подробности зверств, вероятно склонен к садизму». О, какой ты злобный негодяй, слушай: «Распространялся о совершении незаконных расправ и пыток сотрудниками МГБ в отношении подозреваемых, угрожал применить пытки в отношении меня». Та-ак, а ещё ты политически неблагонадёжен: «Критиковал политику Партии и Правительства, - и то и другое с большой буквы, чтобы ты не сомневался, - в отношении украинцев. Обвинял в излишнем гуманизме и утверждал, что их поголовно следует казнить». И ещё: «Критиковал языковую политику в Украинской ССР, клеветал, что в Киеве и Харькове не разговаривают на украинском языке». Подпись: «Ветров».
- Товарищ подполковник, как с подобным дерьмом можно иметь дело?
- Ну, кто-то же натуральное дерьмо вычерпывает. Вот и с таким дерьмом среди людей кто-то должен возиться! В общем, тут всё понятно. Тебе по стажировке зачёт, а по этому деятелю я пишу заключение о недопустимости использования в качестве осведомителя. По всем его предыдущим доносам будем проводить дополнительную служебную проверку…
Много позже Солженицын утверждал, что, согласившись быть доносчиком, он никакие доносы ни на кого не писал. Почему же, при этом, он даже в лагерях числился на блатных должностях для придурков (т.е. штатных стукачей) до сих пор остаётся загадкой.
___
Рекомендую ещё раз к прочтению полностью: https://dzen.ru/a/ZQXYeLgFCCTrZtMs
Свежие комментарии