9 января... по нашему календарю это 22 января...
«Преображенцы, совершив “человекоубийство”, смеясь, прыгали на одной ноге и тузили друг друга»
Из дневника Владимира Степановича Савонько (1877–1936). В январе 1905 г. он был поручиком 1-й лейб-гвардии артиллерийской бригады.
9 января — воскресенье
В 1 час дня я вместе с подпоручиком Ушаковым решили поехать в Эрмитаж для подробного осмотра Археологического отдела. Вид набережной и Мильонной улиц был необычный. Всюду виднелись разъезды кавалерии и пехотные патрули. Площади охранялись взводами и эскадронами. Эрмитаж оказался запертым (хотя и должен был быть открытым). На Дворцовой площади — настоящей походный бивак. Виднеются костры, у которых, приплясывая, греется пехота. Тут же кавалергарды. Дымятся походные кухни… Обоз подвозит дрова и проч. Развернувшаяся картина нас заинтересовала, и мы решили удовлетворить свое любопытство и, сколько можно, посмотреть на «беспорядки», как оказавшиеся — беспримерные по своей грандиозности и количеству забастовавших заводов, фабрик и мастерских.
Пройдя Дворцовую площадь, мы дошли до угла Невского и Адмиралтейства. Весь угол Александровского сада был занят толпой рабочих… Дальше панели, прилегающей к решетке, они не шли. Некоторые влезли на деревья (в том числе я заметил одного студента Университета). Подростки и даже просто мальчишки, которых был солидный процент, повисли на самой решетке. Вся эта толпа по временам орала, свистела, шикала, выкрикивала отдельные слова, махала шапками, руками… Трудно было вначале понять — в чем тут дело. Обстановка мало-помалу выяснилась. Напротив угла Александровского сада, шагах в 20–30, стояла учебная команда л[ейб]-гв[ардии] Преображенского полка (офицеры: поруч[ик] Шульгин и Полонский). Кроме нее на толпу находили взводы кавалергардов. И вот в момент прохода войск, или при угрожающих движениях оружием, толпа «облаивала» эти войска, обзывая их опричниками, убийцами, мерзавцами и проч.
Пройдя шагов десять по Невскому, мы встретили взвод конно-гренадер, который шел во всю ширину улицы, сопровождаемый неумолкаемыми завываниями толпы, сыпающей отборные ругательства по адресу офицеров и солдат. И тут в толпе мне сразу бросились в глаза две фигуры — студент Университета и гражданский инженер, приподнимавшиеся на цыпочках и с остервенением выкрикивающие ругательства.
Толпа прибывала, конница их разгоняла, и нам пришлось, ради безопасности, вернуться на площадь, где мы и начали наблюдать все перипетии сдерживания толпы, занявшей угол Александровского сада против Невского проспекта. Всякий угрожающий жест роты преображенцев или кавалерийского разъезда удваивал крики. Когда кто-либо из толпы переходил границы в своих оскорблениях войск, его схватывали солдаты и уводили к дворцу. Я видел, как схватили одного рабочего, причем один солдат держал его крепко за волосы, а другой «костылял» ему в шею. Рабочий отчаянно вырывался, а толпа неистовствовала, останавливаемая штыками в своем поползновении броситься вперед.
Мороз солидный. Ноги и руки основательно мерзли. Солдаты все время притоптывали на месте, стоящие в резерве — бегали взапуски и «козлили», как дети. Кавалерии хуже: она почти не сходит с коней. Офицеры и солдаты в наушниках и башлыках. Небольшие разъезды то и дело сновали взад и вперед по площади, заходя на самую панель, заставляя словом и массою лошади толпу (в этом месте почти исключительно любопытных, а не бунтующих) двигаться то вперед, то назад и не останавливаться и не стоять на месте. Когда толпа сильно напирала с Адмиралтейской улицы, эскадрон кавалерии несколько раз бросался в атаку с обнаженными палашами. Толпа, стоявшая у сада, горланила тогда до неистовства свои ругательства по адресу войск. Подобную же атаку я видел и на Певческом мосту.
Вдруг усилившиеся крики заставили меня обратить все внимание на толпу, занимавшую самый угол Александровского сада (улица, идущая от Дворцового моста и Адмиралтейская площадь). Очевидно, толпа принимала все более угрожающий тон и вызывающее поведение. Усилившиеся крики, надо думать, были ответом на предупреждение о стрельбе (в этот день войска были исключительно с боевыми патронами), ибо после того сразу раздались команды, по которым люди второй шеренги встали в интервалы первой. Все эти приготовления и в особенности вдруг раздавшийся сигнал пехотного рожка поразили ту небольшую толпу любопытных, которая стояла вокруг нас с Ушаковым. Большинство, вероятно, были до последнего момента уверены, что будут стрелять холостыми, а о «настоящих» и не думали. Слышались возгласы: «Господи, да что же такое? Неужели в своих-то! в братьев!!» Мгновения летели… Нервные взоры толпы приковались к углу Александровского сада. Вот передние ряды бросились на колени и начали истово креститься. Крики не прекращались… Офицеры отошли за строй, быстро сняли фуражки и перекрестились. Шульгин поднял руку и опустил…
Залп, хороший выдержанный залп раздался в морозном воздухе… Почти весь первый ряд повалился… Раздался второй такой же залп… Затем несколько одиночных выстрелов (пачками)… Толпа бросилась бежать… Я не слышал более ни криков, ни стонов. Внимание мое почти сразу перенеслось на публику, окружавшую нас. В момент первого залпа крик ужаса вырвался у нее. Многие бросились бежать. Какой-то рабочий с испитым лицом, слезливо причитал:
— Помилуйте, за что же? За что своих-то? Свои ведь!
Очутившийся рядом со мной полковник Главного Штаба тоже недоумевал:
— Позвольте, ведь они же стояли смирно, ничего не делали…
Оставшиеся в живых рабочие сами подбирали мертвых и раненых, взваливая на извозчиков, которые провозили их мимо нас. Подъехали две лазаретные линейки и карета скорой помощи… Так как мы достаточно промерзли, то решили обогреться в швейцарской подъезда Главного Штаба, куда с нами вошел примкнувший к нам отставной генерал Космаковский — знакомый Ушакова. Когда ноги наши приобрели должную теплоту, мы снова вернулись на площадь. Картина почти не изменилась, если не считать, что угол Александровского сада после кровавого урока уже не был занят толпой, и преображенцы, совершив «человекоубийство», смеясь, прыгали на одной ноге и тузили друг друга, согреваясь этим домашним средством…
Домой уходить не хотелось. Любопытство влекло дальше, и мы пошли под арку, на угол Невского и Морской. Это было настоящее восстание. Крики толпы не прекращались ни на одну минуту. Все сводилось к бессмысленной ругани по адресу войск и отдельных офицеров. Показаться в этот момент офицеру на Невском было немыслимо. Вон на той стороне идет драгунский офицер. Толпа преследует его свистками, ругательствами, угрозами. Сжатые кулаки подымаются кверху. Офицер, заложив руки в карманы, невозмутимо шествует вперед. Он свернул в Морскую. Вероятно, ему удалось уйти до разъездов. Но чем дальше подвигалось время, тем становилось хуже. Освистывания и угрозы начинают переходить в действие. Вот толпа гонится за юнкером-казаком, который бежит, сломя голову, без шапки, с обнаженной шашкой. Студенты виднеются всюду. Они громче всех кричат, и, конечно, у них все сводится к безнаказанной ругани офицеров и солдат…
Мы стояли у подъезда «Малоярославца». Дальше было двинуться невозможно… Вдруг раздались шесть отчетливых залпов. Мы сделали предположение, что это на Исаакиевской площади, но, судя по извещению «Правительственного вестника», эти залпы должны были быть на Казанской площади. Вторично промерзнув, мы поднялись в ресторан «Малоярославца». Несколько штатских сообщили, как новость, что сейчас на Невском в офицера выстрелил кто-то из толпы в упор из револьвера, после чего пехота дала два залпа у Полицейского моста (залпы подтверждены «Правительственным вестником»).
Спустившись снова вниз в швейцарскую, мы некоторое время не могли выйти на улицу. Толпа бушевала. Мимо нас бешено промчался извозчик с генералом, который судорожно за него держался… Оказывается, что в этого генерала, мирно ехавшего, запустили в голову бутылкой. Визг и крики удвоились: это конница погнала толпу, и в окне дверей швейцарской «Малоярославца» — со стороны улицы — показалась исступленная морда студента, кричавшего: «Отворите, отворите, спасите нас от офицеров» (?). И тут же благородно призывал толпу: «Бейте стекла!» Впрочем, многим, в том числе и мне, показалось, что студент требовал «выдачи им офицеров», т.е., вероятно, меня и Ушакова, стоявших в швейцарской, после чего швейцар ресторана уже окончательно никого не впускал в прихожую…
Отрывочные фразы, долетавшие до нас из толпы, непричастной к рабочим, делились на две различных категории. Кто возмущался действительными неистовствами толпы, а кто громко осуждал войскá… Какая-то дама нервно говорила:
— Вы слышали, Гапона убили!.. Они стреляли в крестный ход. Рабочие сказали, что если Гапона убьют, они все до одного лягут!..
Какой-то молокосос-рабочий с налившимися кровью глазами, уже трижды замеченный мною в «тылу», все ругался:
— Еб их мать! Еб их мать! — подразумевая под «их» — войскá…
А вот два мелких железнодорожных служащих искренно восклицали:
— Сволочи! Мешают честным людям работать!.. — и явно возмущались студентом, сидевшим на дереве Александровского сада и кричавшим оттуда ругательства и, конечно, первый удравший при угрозе стрелять, оставив в первых рядах экзальтированных простаков-рабочих, думающих, что они идут за «правое» дело, и не ведая, что за их спинами прикрываются «поддонки» общества, для которых не существуют ни честь, ни правда, ни родина…
К 5 часам мы вернулись домой по набережной, на которой было совсем спокойно.
Опубликовано:
Богданов А.А. Неизвестные воспоминания о 9 января 1905 г. в Петербурге // Источниковедение в современных исторических исследованиях: к юбилею Николая Георгиевича Рогулина: сборник статей. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2016. С.61–63.
https://pyhalov.livejournal.com/679016.html
Предыдущие материалы:
Свежие комментарии