Доцент кафедры истории России XIX — начала XX века исторического факультета МГУ и доктор исторических наук Фёдор Гайда входит в число главных исследователей проблематики 1917 года. Фёдор Александрович — автор множества научных публикаций разных форматов. Его монография «Власть и общественность в России: диалог о пути политического развития (1910−1917)» во многом объясняет, почему же произошла Русская революция. Историк выступил в качестве научного консультанта выставки «Код революции» в Музее современной истории России, а также консультировал ряд проектов, посвящённых столетию революции.
В интервью VATNIKSTAN Фёдор Александрович рассказал о том, почему революция произошла именно в феврале 1917 года, психотипе большевиков, насколько сильно мы похожи на крестьян столетней давности, а также порекомендовал художественные произведения и источники революционной тематики. Изначально публикация была подготовлена для интернет-проекта 1917daily.ru, функционирующего в 2017 году.
— 2017 год — год столетия Русской революции. Со стороны общества, судя по количеству и популярности проектов про 1917 год, существует запрос на осмысление революции. Вместе с тем, официальные власти как будто целенаправленно игнорируют юбилей. С чем это связано? И как Вы в целом оцениваете, как государство себя ведёт по отношению к юбилейной дате?
— Реакция со стороны общества не удивительна совершенно. Мы живём в то время, когда революции происходят везде и повсюду, каждый день и час. Революции самые разные — политические, экономические, информационные и какие угодно другие. Сам по себе интерес человека к феномену революции абсолютно не удивителен. Для нас революция — это норма. Человек существует в революционной ситуации.
Для власти эта тема не слишком приятная, потому что современная российская власть существует под лозунгом стабильности, она в целом осмысливает себя консервативно. Предполагается, что консерватизм, ныне обычно называемый патриотизмом, — это доминирующая идеология. Проблема для власти в этом юбилее заключается в том, что мы говорим о революции, которая началась как политическая, а перешла в социальную. 1917 год — это прежде всего социальная революция. Свержение монархии — безусловно, важный момент, но сам по себе этот момент неразрывно связан с последующей реализацией социалистических принципов. Соответственно, если мы говорим о современной России, мы имеем дело с обществом, где существует колоссальный разрыв между богатыми и бедными. Несмотря на определённые подвижки в социальной политике, которые происходят с 2015 года, появление «нацпроектов», так называемый социальный поворот, несмотря на некоторое уменьшение числа бедных, несмотря на некоторое повышение жизненного стандарта в сравнении с 1990-ми годами, Россия входит в топ стран, в которых существует колоссальный разрыв между богатыми и бедными.
Говоря о том 17‑м годе, российская власть неизбежно будет поднимать тему социального равенства или хотя бы минимизации социальных разрывов. Эта тема для неё очень неудобна. Эта тема неизбежно будет провоцировать вопрос о большой приватизации 1990‑х годов. Приватизационные процессы и сейчас происходят. Власть и сейчас не отказывается от продолжения приватизации. Власть говорит о либеральной экономике, то есть о том, что закончилось в 1917 году.
— Наша власть могла бы вести свою родословную от Февраля.
— Властные круги имеют представление о том, что такое Февральская революция и что такое Временное правительство. Они понимают, что связывать себя с этой традицией означает расписаться в собственном политическом бессилии. Такая попытка делалась. В начале 1990‑х тогдашняя российская власть апеллировала к заветам Февраля. Даже некоторое время Центробанк имел двуглавого орла без корон в качестве герба, ходили рубли с орлами без корон. Только два года назад стали гербы на монетах менять на классических имперских орлов.
Но мы же видим результаты и принципы политики Временного правительства. Временное правительство, по сути, шло на ликвидацию силового аппарата государства, шло на безбрежную широкую амнистию, когда выходили уголовники из тюрем. Это правительство было не способно бороться с теми силами, которые разрывали страну. Единственное, что смогло Временное правительство, — победить Корнилова, то есть того человека, который пытался летом 1917 года провозгласить движение к порядку. Неважно, что бы у него получилось. Он был определённым знаменем. И современная российская власть, апеллируя к таким принципам, долго бы не протянула. Вести подобную родословную ей совершенно невыгодно.
Слева — рубль с орлами без корон, справа — современный рубль
— Как Вы думаете, насколько сильно люди столетней давности отличались от нас в плане психологии, уровня знаний? Легко ли нам понять человека, жившего во время революции? С одной стороны, можно прочитать множество дневников того времени, которые будто бы написаны современным языком. С другой стороны, миллионы наших соотечественников не знали грамоты. Похожи они на нас или нет?
— И отличаемся, и не отличаемся. Мы, конечно, очень далеко ушли в технологическом плане. Без технологий мы бы уже не могли существовать. Мы живём в эпоху непрерывной технологической революции. Мы привыкли к тому, что каждый год техническое окружение меняется. Если не меняется, то для нас эта ситуация некомфортна. В гуманитарном плане мы скорее деградировали, мы стали гораздо проще и архаичнее. Мы не улавливаем тех тонкостей, которые были важны для интеллектуальной элиты того времени, когда смотрим полемику, которая шла в тогдашних журналах. Очень часто мы смотрим на это буквально, как смотрели на это крестьяне того времени, которые не понимали, о чём спорили «баре». Мы не можем подняться на уровень той интеллектуальной гуманитарной культуры, но мы — неизбежный её продукт. Мы пользуемся теми плодами, что сотворили они, но просто мы просто разучились улавливать какие-то оттенки. В этом отношении можно сказать, что мы их дети, но их деградирующие дети. Мы сыновья и внуки богатого помещика, которые постепенно распродали имение, проиграли в карты и отдали под залог, но при этом пытаемся существовать с остатков этого имения.
— А если сопоставлять нас с крестьянами?
— Можно сравнивать. Конечно, мы существуем в обстоятельствах всеобщей грамотности. Мы знаем, что две трети россиян столетней давности были неграмотны. Разумеется, мы их превосходим. Но наше сознание достаточно архаично. Оно такое же архаичное, что и сознание тогдашних крестьян. Однако крестьяне были заняты ежедневным тяжёлым трудом, по крайней мере в летний период времени. Сознание крестьянина было мобилизационным. Его жизнь была построена на тяжёлом труде, в отличие от нас. В целом, у нас мобилизационное сознание осталось. Мы способны долго запрягать и быстро ехать. Ведь у большинства из нас предки — крестьяне. Россия в ходе Первой мировой, Революции и Гражданской войны потеряла 10 миллионов человек, включая эмигрировавших. Это были люди городской культуры. Помимо помещиков, буржуазии и офицеров, большая часть рабочего класса перестала существовать. Страна к 1920‑м годам была практически поголовно крестьянской.
Сложность нашего мышления, в сравнении с крестьянами, берётся лишь от того, что мы формально более образованы и технологически более продвинуты. А что касается наших политических представлений, то они недалеко от крестьянского видения ушли. У нас политическое восприятие чёрно-белое, примерно такое же, как у крестьян. Оно примитивное, построенное на одном-двух логических ходах. Наши современники, включая интеллигенцию, продолжают думать односложно о политике. Всё в политике делится на всё хорошее против всего плохого. Таковы наши обыденные представления.
Дореволюционная крестьянская семья
— Революция была ожидаемой? Или же Февраль был стечением разных обстоятельств? Закономерно, что революция произошла именно в феврале 1917 года, а не 1916 году, например?
— Революцию ждали очень долго. Можно сказать, что целые поколения жили в ожидании революции. Понятно, что поначалу это был небольшой круг людей, но он всё время расширялся. По мере развития образования всё больше людей претендовало на самостоятельную роль в политике и на самостоятельное мышление и имело вкус к обсуждению политических вопросов. Обстоятельства были таковы, что в целом, власть достаточно ревниво относилась к политической сфере и старалась не допускать общество к политике. Общество это не устраивало.
Очень часто человек, который говорил о том, что скоро случится революция, претендовал на обладание какими-то интеллектуальными способностями. Модно было быть противником самодержавия и модно было говорить о том, что скоро произойдёт революция. Все постоянно ждали. Причём чем хуже было настроение у человека, тем больше он ждал революцию. Когда настроение улучшалось, ему уже хотелось не революции и конституции, а севрюжины с хреном. Действительно в 1905 году революция всё-таки произошла. Сразу стало ясно, что в этом плане Россия несильно отличается от европейских государств.
То, что революцию долго ждут, не означает, что она неизбежна. Очень часто так бывает, что революцию долго ждали, а когда наконец она произошла, все невероятно удивились. Все долго ожидаемые вещи события происходят неожиданно. Почему происходят неожиданно? Даже в 1905 году самодержавие, пусть и оказавшееся в кризисе, являлось главным политическим институтом России. На самодержавии Россия и держалась. Противники самодержавия не так были сильны, как им бы хотелось. Они были сильны тем, что сама власть оказалась в тупике. По большому счёту то же самое и произошло к 1917 году.
Давайте посмотрим, кто сыграл решающую роль в дни Февральской революции — Государственная дума и общественные организации, которые существовали на казённые авансы (Земгор, военно-промышленные комитеты). Революция делась государственным органом и аффилированными с государством квазиобщественными структурами. Конечно, не забываем про петроградских рабочих и солдат петроградского гарнизона. Но куда идёт петроградский гарнизон, когда поднимает восстание? К Государственной думе. Государственная дума была единственным учреждением, которое было способно обеспечить, грубо выражаясь, «политическую крышу» революционным массам. Можно было бы себе представить, что они бы скинули эту Государственную думу вместе с царём. Но они же этого не сделали.
Они вверяют себя Государственной думе. Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов тоже возникает в стенах Государственной думы. Совет создают депутаты-социалисты из Государственной думы и примкнувшие к ним городские интеллигенты. Только потом там появляются рабочие и солдаты. Только потом начинается развиваться революционный механизм. Но изначально революция происходит в силу слабости, децентрализации, деморализации самой власти и тех структур, которые черпают свои ресурсы из казны. Государственная дума, по сути, приходит на смену императорскому правительству. Другое дело, что Временное правительство, созданное на базе Государственной думы, не сможет совладать с революционной ситуацией в силу того, что у него не будет соответствующих механизмов контролировать эту ситуацию.
Революция была невозможна в 1914 году накануне Первой мировой войны. Советские историки любили говорить о революционной ситуации лета 1914 года. Были мощные забастовки рабочих, но к ним уже все привыкли. Интересный факт про забастовки лета 1914 года. Рабочие бастовали, даже выдвигались в центр Петербурга, но активные демонстрации были во время визита Пуанкаре в Петербург — полиция не вмешивалась, как только Пуанкаре уезжает, забастовки заканчиваются. В Москве и по России ситуация была спокойной. Армия спокойна, крестьянских и студенческих волнений нет. Сама по себе забастовка петербургских рабочих революцию не породит. Нужен целый ряд факторов. Не будь войны, эти забастовки всё равно закончились ничем. В 1915 году для революции было больше оснований. Власть оказалась в серьёзных кризисных обстоятельствах. Власть сперва шла на уступки и непонятно до какой степени она шла бы. В 1916 году революция, конечно, была невозможна.
В 1917 году уникальные обстоятельства складываются, которые способствуют победе революции. Царь находится в Ставке — но даже если он был бы не в Ставке, мало что изменилось бы. Николай II к началу 1917 года мало интересовался текущими политическими вопросами. Императрица в феврале поглощена семейными делами — дети болеют корью.
Премьер-министр Голицын, человек, получивший должность за личную преданность фамилии, не способен реагировать на какие-то политические вызовы.
Министр внутренних дел Протопопов, который в силу своей должности обязан отвечать за подавление революции, был назначен осенью 1916 года из среды оппозиции из Прогрессивного блока, бывший зампред Думы. Он не имел никакого административного опыта. Это первый и последний министр внутренних дел в Российской империи без административного опыта. Будучи выходцем из оппозиции, Протопопов был уверен, что оппозиция не способна совершить революцию, потому что оппозиционеры только могут говорить. Но ведь революция рождается со слов. Протопопова к тому же в начале февраля лишают доступа к делам в Петрограде — создают петроградский военный округ, который возглавляет генерал Хабалов.
Хабалов тоже никогда не сталкивался с общественными выступлениями. Главная сила, которая должна подавлять революцию, — это Петроградский гарнизон. Но именно он стал главным революционным рычагом. 150 тысяч солдат Петроградского гарнизона существовали в плохих условиях. Они находились в скверных отношениях с полицией. Согласно современным исследованиям, у солдат и новоявленных офицеров из числа интеллигенции, прошедших ускоренные курсы, были конфликты с полицией. Происходили конфликты так: офицер идёт по городу, а полицмейстер ему честь не отдаёт. Мол, кто ты такой, вчерашний студент. А офицер за шашку хватается. Из этой криминогенной кризисной депрессивной ситуации выходит Февральская революция.
Невозможно представить себе Февральскую революцию и без речи Милюкова «Глупость или измена». Дума перестала бояться кого бы то ни было. Если мы почитаем стенограммы выступлений в Думе, то мы сильно удивимся тому, какие речи произносились. Председательствующий в Думе уже не останавливал того же депутата Керенского, который открыто говорил о том, что нужна революция.
Все эти обстоятельства должны сложиться, чтобы после целого ряда призывов со стороны Думы, после того, как власть оказалась в глазах людей дискредитирована, произошла бы революция.
— Политическими бенефициарами первого этапа революции февраля–апреля были либералы. Первый состав Временного правительства — это либералы плюс Керенский. Но уже с апреля они начинают покидать свои посты. Это закономерный процесс?
— Это закономерно. У истоков самих событий стояли либералы. Либералы не могли не быть лидерами на начальном периоде революции. Больше некому было быть лидерами. Социалистические партии были разгромлены. Социалистические лидеры — либо в Швейцарии, либо в Сибири. Как правило, в Петрограде были только малоизвестные социалисты. На этом безрыбье и появились депутаты Чхеидзе, Керенский, Скобелев в качестве лидеров революции. От большевиков на тот момент никого не оказалось. Большевистская фракция Госдумы за антивоенную пропаганду была отправлена в ссылку в Сибирь. Неизбежно либералы были в этой ситуации первыми.
Но важно отметить следующие моменты. Умеренные либералы достаточно быстро были оттёрты, за исключением Родзянко и Гучкова. Но Родзянко и Гучков имели значение не как представители октябристской партии, а в силу своих позиций — Родзянко был председателем Государственной думы, Гучков — председателем центрального Военно-промышленного комитета. Быстро эти люди потерялись, потому что они слишком были связаны с этим постылым царизмом.
Первое Временное правительство ещё называется «Общественным комитетом». 11 министров и названный министром комиссар по делам Финляндии Родичев. Из журнала «Нива» (1917, № 10)
Весной 1917 года из либералов имела значение только кадетская партия. Но кадеты были партией леволиберальной. Эта партия имела свои особенности — в программе кадетов не была прописана неприкосновенность частной собственности. Невозможно представить либералов, у которых этот пункт не будет указан в программе. Кадеты выступали за 8‑часовой рабочий день, отчуждение части помещичьей земли крестьянам за умеренную цену, но не за неприкосновенность частной собственности. Кадетская партия всегда заявляла, что у неё есть друзья слева, то есть социалисты, и никогда не говорила про друзей справа. Да, кадеты создали Прогрессивный блок, объединившись с октябристскими фракциями, но это означало, что умеренных либералов подтянули к кадетам.
Сразу после революции кадеты провозглашают себя республиканцами. Министры Временного правительства, большинство из которых составляли кадеты, сочинили присягу, в которой говорилось, что они обязуются выступать против попыток восстановления старого строя. Говорилось о том, что общественный идеал партии — это социализм. На седьмом съезде кадетов предлагалось вписать этот пункт прямо в программу, но поскольку партия хотела завязать более тесные отношения с буржуазией, они этого не сделали. Между тем, с буржуазией контакты не складывались. Некоторые буржуа финансировали кадетов (но другие, как мы знаем, давали деньги большевикам). Но прямо на этом съезде был включён пункт о трудовом землепользовании, то есть, по сути, передаче земли крестьянам. Кадеты были вынуждены были признать, что Россия превратится в федерацию. Партия активно шла влево, но это ей не особо помогло. По результатам выборов в Учредительное собрание они и 20 мест не набрали. И это единственная либеральная партия, которая сколько-нибудь была на плаву. Остальных партий просто не стало.
— Чем был обусловлен поворот влево российского общества? Все внезапно начали носить красные флаги и банты, рассуждать о социализме даже на низовом уровне. Какие были к этому предпосылки в массовом сознании?
— Это произошло не внезапно. Социалистические идеи в России в начале XX века были более чем популярны. Причём это не означало какой-то партийной ориентации. Человек мог не состоять в какой-либо организации, но при этом считал, что наступит светлое будущее под названием социализм. Именно поэтому кадетская партия пыталась поддерживать отношения с социалистами. Социалисты очень часто били по протянутой руке кадетов. Революция преимущественно ассоциировалась с социализмом и с красным цветом точно. Революционный флаг — красный, это доминирующий политический символ. Если мы посмотрим на предвыборные плакаты кадетской партии 1917 года, мы там увидим красные флаги. Все политические силы 1917 года однозначно выступали под красными флагами. Триколор в 1917 году использовался достаточно редко и без охоты.
1 марта 1917 года на Красной площади в Москве. Картина С. И. Дмитриева
Этот поворот влево стал тем более однозначным, когда не стало монархии. Не стало того политического института, который являлся главным гарантом частной собственности и парламентаризма. Все сколько-нибудь развитые институты политической и экономической жизни не социалистической направленности разрушились вслед за разрушением монархии. У Семёна Франка есть показательная цитата: «В народном сознании и народной вере была непосредственно укреплена только сама верховная власть — власть царя; всё же остальное — сословные отношения, местное самоуправление, суд, администрация, крупная промышленность, банки, вся утонченная культура образованных классов, литература и искусство, университеты, консерватории, академии, всё это в том или ином отношении держалось лишь косвенно, силою царской власти, и не имело непосредственных корней в народном сознании. Неудивительно, что с крушением монархии рухнуло сразу и всё остальное». Левый поворот был запрограммирован после того, как не стало монархии.
— Получается, народ в России — левый, изначально подготовленным к социалистическим ценностям? Даже неграмотные крестьяне были готовы принять социализм?
— Да, именно потому что они неграмотные крестьяне, популярность социализма была ещё больше. Социализм в примитивном понимании вполне соответствует архаичным представлениям русского крестьянства. Я тут не вижу никакого противоречия. С точки зрения русского крестьянства, земля принадлежит тому, кто на ней работает. В этом нет ничего удивительного. Логика такая: если царя нет, то земля принадлежит тому, кто её обрабатывает. Тогда реанимируется община, уже весной 1917 года столыпинских крестьян-единоличников начинают забирать обратно в общину. Их землю экспроприируют точно так же, как и землю помещиков. К 1918 году наступило полнейшее крестьянское счастье. Другое дело, что крестьянское счастье несильно отличалось от каменного века.
— То есть победил такой народный социализм.
— Народный социализм — он именно архаичный. Побеждает архаичное сознание. Цивилизация уходит вместе с монархией.
— Вместе с тем, это архаичное сознание апеллирует к модному и наукоёмкому на тот момент понятию «социализм».
— Тот новый политический класс, — большевики, — который приходит к власти, апеллирует к этому понятию. Другое дело, как воспринимается низами, даже низами большевистской партии, это понятие. Представления были достаточно архаичными. В одном советском фильме был красноармеец со «странной» фамилией Совков, который стоял в карауле и читал «Капитал» Маркса. Он говорил, что таблицы и графики пропускаю, в пролетарскую сущность вникаю. Это вопрос восприятия. 90 % населения воспринимало социализм архаично, а для 10 % идеи социализма были передовыми. Это сочетается.
Как пройти к Смольному? Картина В. Серова
— Почему именно большевики пришли к власти? Они были не самыми левыми из политических сил. Это роль Владимира Ильича или следствие того, что партия была достаточно сектантского типа?
— Большевики не были самыми левыми. Анархисты были левее и очень часто левые эсеры были левее. Но большевики были самыми организованными из левых радикалов. Действительно, партия была достаточно сектантского типа. Залог победы большевиков и заключался том, что это была партия-секта. Эсеры, численность которых была в три-четыре раза больше, ничего не смогли сделать против большевиков. Партия эсеров была выстроена по принципу Стеньки Разина. Человек, заявивший себя эсером, уже был эсером. Большевистская партия формировалась по сектантскому принципу. Существовал приём и отсев, были кандидаты в члены партии. По психотипу эсеры сильно отличаются от большевиков. Эсеры все романтичные и поэтичные, большевики же были упёртыми рационалистами без излишней сентиментальности.
Мало быть организованными. Но большевики были ещё и левыми. Они не боялись делать такие обещания и идти на такие шаги, на которые другие партии были не способны. К примеру, большевики не боялись выхода из войны, в отличие от других партий. Понятно, почему другие партии боялись. К началу 1917 года стало очевидно, что в войне рано или поздно победит Антанта, это был вопрос времени. В этой ситуации идти на сепаратный мир с Германией виделось безумием. Рассуждали так: «Мы пойдём на мир с Германией, через полгода Германия проиграет, что потом с нами Антанта сделает? Мы предаём своих союзников, которые через полгода победят. Да нас потом расчленят. Гарантирована мировая изоляция. Всё, прощай, Россия!»
Большевики абсолютно этого не боятся. Большевики, в отличие от других партий, были ориентированы на то, чтобы делать революцию в мировом масштабе. Им неинтересно, что с Россией будет происходить. Им интересна мировая революцию. В этой связи они спокойно идут на сепаратный мир с Германией. Для них выход России из войны — это первое звено в мировой революции. Они рассчитывают, что скоро вспыхнет Германия — и там произойдёт революция. Как только германские пролетарии увидят, что русские пролетарии решили больше не воевать, они тоже прекратят войну. А вслед за ними — английские, французские пролетарии.
Большевики спокойно передают землю крестьянам, не дожидаясь Учредительного собрания. Они не боятся этого делать, хоть и подобные действия могут спровоцировать гражданскую войну в России. Крестьяне могут сами с собой сцепиться, кому конкретно какой надел принадлежит. На Украине помещики могут ещё и не отдать землю. Всем было понятно, что в Великороссии это будет достаточно легко сделать. А на национальных окраинах гораздо труднее. Частно-собственнические инстинкты на национальных окраинах были более ярко выражены. Частная собственность не была священной для русского народа. У русского помещика гораздо проще отнять землю, чем даже у малороссийского помещика или, скажем, какого-нибудь среднеазиатского бая. Большинство партий считало, что можно передавать землю только через механизм Учредительного собрания. Большевики же говорили крестьянам: «Вы делите землю — так делите её дальше». Вот мы вам всё отдаём. Эсеры боялись. Хоть целый ряд представителей эсеров предлагал опубликовать закон о передаче земли крестьянам, не дожидаясь Учредительного собрания. Но боялись.
— Какую роль играл национальный вопрос во время революции?
— Национальные амбиции были у меньшинств, особенно у местной интеллигенции. Для русских национальный вопрос не играл особой роли — гораздо более важны были вопросы земли и мира. Для национальных меньшинств встал вопрос о территориальной автономии или даже выхода из состава России. Если взять Украину, то до 1917 года вопрос о том, что у Украины может быть автономия в составе России, думали сто человек во всей империи. Это не сила. Верхом желания местной интеллигенции было объяснить основной массе населения Украины, что они украинцы. Это была мечта. Когда в 1917 году шла агитация украинских националистов среди малороссийского населения, и они говорили: «Братцы, да вы же украинцы!» Им отвечали: «Да какие мы украинцы, что мы украли?»
Главная проблема заключалась в том, что националистические интеллектуальные силы ставили вопрос о территориальной автономии, но не было понятно, где же границы этих автономий. Начинаются пересечения интереса одних и других. Основное население Тифлиса — армяне, или же где провести границу между Арменией и Азербайджаном. В результате началась резня.
Украинские манифестанты в Киеве. Из журнала «Искры» (1917, № 21)
— Историки выделяют так называемый «медовый месяц революции». Эйфория в обществе — это закономерное следствие революционного всплеска? Были ли в России какие-то особенности?
— Я не думаю, что это какое-то особенное российское явление. Некая театральность характерна для начала большой революции. Сама идея революции предполагает начало жизни с чистого листа. Это своего рода торжество — сначала нужно прицепить к одежде красный бант, а затем надеть френч или красивую тужурку. К тому же веселиться всегда легче, чем работать. Весной 1917 года были популярны митинги-концерты. Скажем, если это происходило на заводе, то это включалось в рабочий день. Рабочие, которые до этого трудились по 12 часов, перешли на восьмичасовой рабочий день, а к теперь ещё в рабочее время включались митинги-концерты. В каком-то смысле это религиозное действо. Оно позволяет пережить царство небесное, которое опустилось на землю и больше никуда не уйдёт. Но затем становится нечего есть и возникает совершенно иная реальность.
— 1917‑й — это ещё был годом постоянных выборов: выбирали депутатов от солдат, от крестьян, проходили выборы в городские думы и, наконец, выборы в Учредительное собрание. Но при этом не сформировалась демократическая традиция, по крайней мере, в западной трактовке данного понятия. Как Вы думаете, почему? Или же появилась какая-то особая выборная форма?
— В какой-то степени можно говорить о нашей специфической традиции. В России уже десятилетиями кто-то за что-то голосовал. Были земские выборы, были выборы в Государственную думу — но это были цензовые выборы. Было неравенство голосов — и основная масса населения была либо совсем непричастна, либо её затрагивали электоральные процессы очень косвенно.
В связи с революцией в России вдруг провозглашаются всеобщие равные выборы. Получили право голосовать женщины. При этом две трети населения, то есть избирателей, были неграмотны. С одной стороны, это создаёт представление о каких-то невероятных свободах. А с другой стороны, эти свободы оказались даровыми. Они не воспринимались как ценности. Основной крестьянская масса, которой ещё нужно было объяснить, зачем эти выборы нужны, голосовала исключительно за то, чтобы за ними была закреплена земля, которую они уже поделили и получили по декрету о земле. Нужно было закрепить с помощью общенационального признания. Но есть это национальное признание — хорошо, нет его — какая разница. Вот чем объясняется поразительное спокойствие в центральной России после разгона Учредительного собрания. Да, подумаешь… Что случилось с того, что его не будет? Земля и так у крестьян. Мирные переговоры с немцами начались. Основная логика была такой: всё, что надо получить, мы и так себе возьмём, свобода наступила, зачем для этого голосовать.
Западная традиция другая. Там права избирательные завоёвываются, они воспринимаются как важная статусная составляющая. Круг избирателей на Западе постепенно расширяется за счёт многолетней борьбы. Поэтому право голоса ценно. В России право голоса в значительной степени упало с неба.
Выборы в Государственную думу и выборы в Учредительное собрание произошли при жизни одного поколения. А потом в советское время возникает достаточно интересная традиция. Выборы-то остались, но они стали своего рода ширмой. Принцип их заключался в следующем: советские выборы — это способов легитимизации власти, которая уже существует. Её нельзя с помощью выборов убрать, она будет неизбежно, но власть заявляет, что она нуждается в выборной поддержке. Вот вам безальтернативный список нерушимого блока коммунистов и беспартийных, пожалуйста, за него проголосуйте. Это в какой-то степени напоминает золотой век императорского Рима. Император Август, которому Сенат дал право рекомендовать людей на те или иные должности. Он рекомендует — Сенат голосует. Партия советскому народу рекомендует — советский народ голосует. Народ доверяет партии и готов её поддержать. Это важный механизм. Это не только театр, это в какой-то степени праздник всеобщего доверия.
Голосование на волостном сходе
— А Учредительное собрание как политический институт кого-либо, кроме городской интеллигенции, получается, не интересовало?
— Дело в том, что рабочие и крестьяне были не сами по себе. Рабочие и крестьяне были связаны между собой. Понятно, что кто-то от деревни оторвался, но даже не половина рабочих. Предвыборная гонка доходила даже до деревни. Партийные агитаторы приезжали пропагандировать в деревни и даже пытались жителей деревень вписать в состав своей партии. Одни и те же крестьяне могли вписаться вначале к кадетам, а потом к эсерам в зависимости от того, какой агитатор приехал. Но деревня не слишком бодро голосовала. Если бы выборы прошли не в ноябре, а весной или в июне, то выборы прошли гораздо более радостно. В ноябре народ не чувствовал острой актуальности выборов. Крестьяне спокойно отнеслись к голосованию.
Интересно отметить, что Учредительное собрание открылось, когда в Петроград приехало только около 50% депутатов. Иными словами, там должно было быть около 800 человек. Открыться должно было Учредительное собрание после того, как съехалась бы половина депутатов. 5 января оно открылось, когда было порядка 400 депутатов. Сотня по разным причинам не была избрана. А где были 300 депутатов, которые были избраны, но не приехали — неизвестно. Были огромные проблемы с транспортом, со связью. Нужно проводить исследование по этому поводу. Я навскидку не могу сказать, где они были. В результате получается, что по списку 800 депутатов, приехало 400, а после того, как ушли большевики и левые эсеры, то осталось немногим более 200 депутатов, то есть процентов 30. И 30% от всего состава — это что, кворум? Какие решения они хотели принимать в таком количестве, непонятно. Как известно, Учредительное собрание провозгласило Россию федеративной республикой, они передали землю крестьянам и не признали большевистское правительство. Но какова легитимность этих решений, если это принимается в лучшем случае третью депутатов?..
— Спрошу про Церковь. Постепенно шло расцерковление народа. Почему Церковь теряла авторитет как общественная структура? Насколько сильна была религиозность народа, если он поддержал большевиков, которые декларировали, что они атеисты?
— В первую очередь, официальная Церковь была часть государственного механизма. Синод, по сути, является министерством в системе российского правительства. Синод возглавляется императором, которые назначает обер-прокурора. Обер-прокурор — это скорее секретарь и ответственное лицо перед императором в составе Синода. Падение монархии и активная дискредитация монархии неминуемо отзывается на авторитете Церкви.
Важно отметить: церковность и религиозность не тождественны. Религиозный человек в начале XX века мог существовать вне Церкви или же соблюдать формальные правила. Скажем, чиновники обязаны были ежегодно причащаться. В начале XX века Церковь многими людьми воспринималась как некая формалистская структура, которая верой и правдой служит политическому режиму. К этому надо прибавить, что существовали различные старообрядческие толки. Причём очень часто человек религиозный воспринимался как тайный старообрядец. Была религиозная альтернатива в рамках самого православия. А людей, соблюдавших посты, подозревали в том, что они тайные католики. Церковь и религия к началу XX века уже были разными вещами.
В феврале 1917 года Церковь серьёзной самостоятельной роли сыграть не могла. Она была частью того государственного механизма, который пал. Если мы посмотрим на логику поведения епископата и Синода после Февральской революции, то это логика такова: если у нас не стало царя, то давайте сохраним хоть какую-то власть. Вот откуда стремление Церкви активно поддержать Временное правительство. Чтобы хоть что-то поддержать. А если мы не поддержим Временное правительство, то что будет? Нас просто уничтожат как контрреволюционеров. Кого Временное правительство воспринимало как потенциальные угрозы революции? Офицеров и священников. Тех, у кого религиозность и церковность соединялись, мы тоже знаем, — это новомученики.
— А почему Вы изначально стали заниматься проблематикой 1917 года?
— Я начал заниматься Революцией в 1990‑е годы. Меня заинтересовала тематика ещё в последних классах школы. В это время активно публиковались многие источники и издавалась литература по теме Революции. Мне казалось, что историография и источники не очень хорошо сочетаются. Это бурное событие, по этой теме существует множество источников. Они подкупают тем, что к ним лёгкий доступ. Это не актовый материал XVI века, их гораздо легче прочитать. Это гораздо понятнее. При этом источники говорят одно, а в научной литературе было написано другое. Возникает диссонанс. Первый историографический тезис, который мне хотелось оспорить, был о том, что Февральская революция являлась буржуазно-демократической. Затем, уже будучи исследователем, я уходил хронологически вглубь, но всё равно мой основной интерес заключался в том, почему наш 1917 год был именно таким.
Фёдор Гайда
— Хотел бы, чтобы Вы порекомендовали книги. Могли бы назвать топ‑5 художественных произведений про революцию?
— Я бы не стал в топ‑5 вписывать некоторые вещи, которые напрашиваются. Скажем, «Хождение по мукам» или «Доктор Живаго». Я порекомендую произведения, в которых проблематика революции рассматривается с помощью разных художественных средств. Список будет составлен по мере отдаления от событий.
Из произведений, непосредственно создаваемых в 1917 году, я бы порекомендовал стихотворения Осипа Мандельштама. В поэзии Мандельштама замечательное сочетание высокой культуры с сиюминутностью. Мандельштам как акмеист не боялся сиюминутности и писал то, что думал в данный конкретный момент. Однозначно бы рекомендовал поэзию Цветаевой 1917 года. Она проще и эмоциональнее, чем у Мандельштама. В какой-то степени Цветаева улавливала более широкие настроения, нежели Мандельштам. Никуда нельзя уйти от символистов. Поэма «Двенадцать» Блока должна быть в списке — это уже попытка философского осмысления революции. Следующий уровень — это «Тихий Дон».
И, отходя от литературы, я бы рекомендовал кино. Всё-таки главное советское искусство — это кино. Безусловно, это «Октябрь» Эйзенштейна. Это гениальная мифология революции. Это тот штурм Зимнего дворца, которого на самом деле не было. А ещё рекомендовал бы фильм Ромма «Ленин в октябре».
— И какие бы Вы порекомендовали источники?
— Я бы очень рекомендовал прочитать газетную подшивку за 1917 год. Технически это, может быть, сложно. Рекомендовал бы газеты, где была бы хорошая оперативная служба и разветвлённая корреспондентская сеть. Отметил бы «Новое время». Это издание до 1917 года имело определённую идеологическую линию, но в 1917 году оно растерялось, и в результате редакцию обывательски несло — «что вижу, то пою». Динамику 1917 года без газет невозможно представить — постоянные слухи, смена настроений выражены в периодике.
Отметил бы мемуары Ариадны Тырковой. Тыркову, единственную женщину в ЦК кадетской партии, называли «единственным мужчиной в кадетском ЦК». Это была умная и решительная дама. У неё замечательные мемуары, в которых она не боялась критиковать себя и своих товарищей по партии и признавала ошибки. И у неё красиво написано. Она профессиональный журналист. Конечно, дневниковое наследие Зинаиды Гиппиус. Это очень интересное чтение. И Тыркова, и Гиппиус — женщины, владеющие пером, описывают историческую конкретику гораздо интереснее, чем мужчины. У мужчин очень часто идут выводы, логические связки им важны. А здесь превалируют эмоции и детали, что собственно, и интересно.
Поместил бы в топ‑5 «Записки о революции» Николая Суханова. У него очень много социал-демократических ярлыков, но если принять их к сведению и читать произведение, в котором описывается день за днём, то это очень интересно. У него очень много подробностей. И ещё бы я порекомендовал «Историю Гражданской войны в СССР», которая начинается с февральских событий. В этом сборнике документов есть удивительные источники, вкрапления устной истории. Есть очень сочные детали. Повествуется о Ленине и говорится, что он приходит на конспиративную квартиру, засыпает и под голову кладёт вязанку книг. Или же идёт по набережной в Петрограде в парике, думает о революции и ветер срывает парик. Парик падает в лужу, Ленин заново надевает парик и не обращает внимание, что с парика течёт вода, ведь все мысли сосредоточены на революции. За этим, конечно, определённая стратегия стояла. В 1930‑е годы была попытка изобразить Ленина как человека гениального, но немного психопата, а рядом с ним стоял Иосиф Виссарионович, который продумывал стратегические вещи. Ленин — это живчик, фонтанирующий определёнными идеями, а систематизировал их уже Сталин.
Сергей Лунёв
https://vatnikstan.ru/history/gaida/
Свежие комментарии