Корнет, вы женщина?

Вопреки названию фильма Рязанова — «Гусарская баллада», прототип Шурочки Азаровой — «кавалерист-девица» Надежда Дурова в гусарах служила недолго, в основном — в уланах. Потому что гусаром ей несподручно было отбиваться от влюбленных дам…

В начале 1830-х годов на улицах Елабуги легко было встретить неприметного господина лет пятидесяти в шароварах, фуражке военного покроя и синем казачьем кафтане, с Георгиевским крестом на груди.

Человек этот был небольшого роста, тщедушен, лицо имел рябое и морщинистое, волосы и глаза мышиного цвета — словом, внешность самая невыигрышная. Но стоило маленькому господину где-нибудь в гостях, в хорошей компании, с удобством усесться в курительной, уперев одну руку в колено, а в другой держа трубку с длинным чубуком, да заговорить о былых сражениях, о походной жизни, о лихих товарищах — как его маленькие невыразительные глазки загорались огнем энтузиазма, лицо одушевлялось, и всякому становилось понятно, что это человек много переживший, вдоволь нюхнувший пороху, славный рубака, герой и вообще молодец. А если при этом в курительной вдруг оказывался какой-нибудь залетный чужак, то кто-то из местных не отказывал себе в удовольствии шепнуть на ухо: «А ведь отставной штабс-ротмистр Александров — женщина!» Далее следовала немая сцена…

Когда в 1836 году вышла в свет книга «Кавалерист-девица. Происшествие в России», завеса над тайной этого странного маскарада приоткрылась.Елабуга в XIX веке

ПУШКИН ХОХОЧЕТ

А ведь о Надежде Дуровой мир мог бы не узнать. Её мемуары увидели свет благодаря стечению обстоятельств и весёлости Пушкина.
В 1829 году на Кавказе он познакомился с неким Василием Андреевичем Дуровым и пришёл в восторг от особого рода наивного цинизма этого человека. Пушкин несколько дней не мог расстаться с ним, причём всё это время хохотал.
«Он лечился от какой-то удивительной болезни, вроде каталепсии, и играл с утра до ночи в карты, — вспоминал поэт. — Наконец он проигрался, и я довез его до Москвы в моей коляске. Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей».
Всевозможные способы достать их были Дуровым думаны-передуманы. Бывало, что он будил Пушкина ночью: «Александр Сергеевич! Так как же все-таки мне достать сто тысяч?»
Пушкин отвечал первое попавшееся, например: «Украсть!»
— «Я об этом думал, — ничуть не удивляясь, отвечал Дуров, — но не у всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или обокрасть человека за безделицу не хочу: у меня есть совесть».
— «Украдите полковую казну», — советовал в другой раз Пушкин. Оказывалось, что Дуров уже рассматривал и этот вариант, но нашёл в нем множество сложностей.
«Просите денег у государя», — снова советовал Пушкин. Дуров и об этом, оказывается, уже думал, и не только думал, но даже и писал царю!
«Как?! Безо всякого на то права?» — хохотал Пушкин.
«Ну да, я с того и начал свое письмо: так, мол, и так, ваше величество! Я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы счастие моей жизни; но на милость образца нет».
— «И что государь ответил вам?»
— «Увы, ничего!»
Пушкин продолжал выдумывать всё более и более фантастические варианты:
«Попросите у Ротшильда!»
— «Думал и об этом. Но единственный способ выманить у Ротшильда сто тысяч — это развеселить его. Рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч. Но сколько трудностей! Столько трудностей!..»
Пушкин был поражен: нельзя было назвать такой дикой нелепицы, о которой Дуров бы уже не думал… Расстались они на том, что Василий Андреевич попросит денег у англичан, написав им письмо:
«Господа англичане! Я бился об заклад на 10 000 рублей, что вы не откажетесь мне дать взаймы 100 000. Господа англичане! Избавьте меня от проигрыша, на который навязался я в надежде на ваше всему свету известное великодушие».
Несколько лет потом поэт ничего не слышал о Дурове, а потом получил письмо:
«История моя коротка: я женился, а денег все нет».
Пушкин ответил:
«Жалею, что изо 100 000 способов достать 100 000 рублей ни один ещё, видно, вам не удался».
В следующий раз Дуров написал ему по поводу своей сестры, желающей опубликовать свои мемуары. Ознакомившись с ними, Александр Сергеевич был поражен причудливостью всего семейства. Но мемуары были хороши, по-настоящему хороши. Впервые о войне писала женщина — и это чувствовалось в каждом абзаце. Диспозиция, ход сражения, хитроумные манёвры — ни на чем подобном Дурова не останавливалась. Зато подробно описывала, каково носить неудобные сапоги, как она замерзла, как болела нога, как хотелось спать и как страшно было, что однажды её все-таки разоблачат. Пушкин оценил прелесть и оригинальность этих записок и взялся издать их в своем «Современнике».10 лет своей жизни Надежда Дурова выглядела примерно так. Вот только без усов

УСАТЫЙ НЯНЬ

Своё рождение эта, пожалуй, самая странная женщина начала XIX столетия описывала в поразительных подробностях, будто осознала себя с первых минут на земле и даже раньше. Мать Дуровой была красавицей, да к тому же наследницей одного из богатейших панов Малороссии. А в женихи выбрала не ровню — гусарского ротмистра, ни кола ни двора, да ещё и, к неудовольствию отца, — москаля. Не добившись от родителей согласия, своевольная девица в одну прекрасную украинскую ночь, крадучись, держа башмачки в руках, выбралась из дома. За воротами ее ждала коляска ротмистра Дурова. В первой подвернувшейся сельской церкви беглецы обвенчались. Со временем родители невесты их простили. Но в наследстве, увы, все-таки урезали.

Дуров привез молодую жену в свой полк, и они зажили на его скудное офицерское довольствие. Вскоре новобрачная обнаружила, что беременна. Большой радости это известие ей не доставило: жизнь без денег, без нарядов, без прислуги нелегка, а тут ещё ребенок. К тому же она была почему-то уверена, что родится мальчик, придумала красивое имя — Модест, но родилась девочка.
«Полковые дамы говорили ей, что мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его, — повествует Дурова в своей книге.
— Меня принесли, мать взяла меня из рук женщины, приложила к груди. Но, видно, я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пищу, и потому, несмотря на все усилия заставить меня взять грудь, не брала её. Наскуча, что я долго не беру, мать перестала смотреть на меня и начала говорить с бывшею у неё в гостях дамою. В это время я схватила вдруг грудь матери и изо всей силы стиснула её деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня от груди и, бросив в руки женщины, упала лицом в подушки.
«Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребенка и никогда не показывайте», — говорила матушка, махая рукою и закрывая себе голову подушкою».Наденька Дурова в 14 лет

Дальше — больше. Как-то раз ехали в карете, а годовалая Надя всё кричала и не унималась. И тогда маменька в досаде выхватила её из рук няньки и швырнула в окно. Окровавленный свёрток подобрали гусары. Ко всеобщему изумлению, ребёнок был жив. Отец, узнав о случившемся, отдал Надю на попечение рядового гусара Астахова — подальше от матери. Гусар растил девочку до пяти лет. Надиными первыми игрушками были пистолет и сабля. А верхом она научилась скакать раньше, чем ходить. И тут жизнь круто изменилась — отец подал в отставку и получил место городничего в городе Сарапуле Вятской губернии. С гусаром Астаховым девочка была разлучена и снова поступила на попечение жестокосердной матери, которая, обнаружив в дочери слишком много мальчишеского, стала спешно переучивать её по подобающему женскому полу образцу. Наденьку усадили за рукоделие, к которому она оказалась поразительно неспособна, и мать кричала:
«Другие хвалятся работою дочерей своих, а я стыжусь, бегу скорее закрыть гадкое твое кружево! Сороки не могли бы так напутать!»
А девочку тянуло бегать по лугу, скакать верхом, петь, кричать, а то и устраивать взрывы, бросая в печку порох. Но всё это было Наденьке запрещено. Выходило, что женский мир, предназначенный ей от рождения, — мир скуки, несвободы и мизерных дел, а мужской мир, который она успела полюбить, — мир вольницы, свободы и деятельности. К тому же она была нехороша собой, с оспинами по всему лицу, да и смугла, что в те времена считалось большим недостатком. Даже горничная пеняла ей:
«Вы хоть бы умывались чем-нибудь, барышня, хреном или кислым молоком».
Но обиднее всего — слова отца:
«Если б вместо Надежды был у меня сын, я не тревожился бы, что будет со мною под старость».
Впрочем, сын (тот самый младший брат Наденьки и будущий знакомец Пушкина) у него тоже был, и отец не таясь отдавал ему предпочтение перед дочерью…Она же в 20 лет

Сколько слёз было пролито от всех этих обид! Иной раз Наденьке казалось, что среди людей ей вообще нет места. Что ж! Она привязалась к коню — отцовский жеребец Алкид, считавшийся злым и неукротимым, был послушен ей, словно собака. По ночам, когда дом затихал, девочка крадучись пробиралась в конюшню, выводила Алкида и предавалась бешеной скачке. Однажды, вернувшись под утро домой, она не нашла сил раздеться и уснула прямо в верховой одежде — так открылись ее ночные прогулки. Мать, в очередной раз посетовав, что не справляется с такой ужасной дочерью, отослала её с глаз долой — к родне на Украину. Там случилось событие, которое чуть было не примирило воспитанницу гусара Астахова с женской долей. Романтичный соседский юноша, сын богатой помещицы Кирияковой, влюбился в неё, несмотря на всю её некрасивость. Они каждое утро бегали на свидания — в церковь, на раннюю литургию. В притворе садились на скамью и разговаривали полушепотом, держась за руки. Но внезапная набожность молодого человека насторожила его мать, она обо всем узнала — и запретила сыну даже мечтать о женитьбе на бесприданнице Дуровой.
«Я долго скучала о молодом Кирияке. Это была первая склонность, и думаю, что если б тогда отдали меня за него, то я навсегда простилась бы с воинственными замыслами», — пишет Дурова.
Но кое о чём она в своей книге не упоминает ни слова. О том, что в 18 лет по воле родителей она была выдана замуж за незначительного и скучного человека — судебного заседателя Василия Степановича Чернова. И что через год родился сын Иван, к которому Надежда осталась так же бесчувственно равнодушна, как и к мужу (и как к ней самой относилась её собственная мать). И что в конце концов, влюбившись в заезжего казачьего есаула, она ускакала на верном Алкиде вслед за его полком, переодевшись в казачье платье. Некоторое время Дурова жила со своим есаулом под видом денщика, но и этот союз оказался непрочным: где-то у западной границы империи Надежда покинула возлюбленного. Ни о чём этом в ее «Записках…» не упомянуто. Шесть лет, в течение которых происходили все эти события, вычеркнуты Дуровой из собственной биографии при помощи нехитрого приема: из книги следует, что она родилась в 1789-м, тогда как на самом деле — в 1783-м.

Надо сказать, любовницы и жены офицеров не так уж редко переодевались денщиками, чтобы сопровождать своих возлюбленных в военных походах. Но рано или поздно дамы возвращались домой — в женском обличье, разумеется. А вот Надежда Дурова не вернулась. Ей, с её склонностью к оружию, верховой езде, широким просторам и кочевой жизни, армейская среда подходила, как вода — рыбе. Только вот у казаков оставаться было никак невозможно. Дело в том, что казакам полагалось носить бороду, а у Надежды Андреевны бороды не росло. При поступлении её в полк вопрос о безбородости не встал: Дурову приняли за 14-летнего юношу. Но ясно же, что и через год-другой признаков взросления на лице у «юноши» по-прежнему не появится — и что тогда? А тут ещё одна востроглазая казачка шепнула, ухмыляясь:
«Барышня, послушайте, что я вам скажу…»
Наденька не подала виду, что испугалась. Но поняла: пора уносить ноги в регулярную армию, где бород не требовалось.

Кое-как добравшись до расположения ближайшего кавалеристского полка — им оказался Коннопольский уланский, — она явилась к ротмистру, назвалась Александром Васильевичем Соколовым и попросилась на службу.
«Вы дворянин? Как же это сделалось, что вы носите казачий мундир?» — удивился ротмистр (среди рядовых казаков дворян не было).
«Отец не хотел отдавать меня в военную службу, я ушёл тихонько, присоединился к казачьему полку».
Ей поверили, зачислили в полк товарищем (чин рядовых дворянского происхождения) и выдали мундир с шерстяными эполетами, кивер с султаном, белую перевязь с подсумком и сапоги с огромными шпорами.
«Все это очень чисто, очень красиво и очень тяжело!» — записала Дурова.

«КОРНЕТ, ВЫ — ЖЕНЩИНА?»

Каждое утро для нее теперь начиналось с обучения военным приемам.
«Надобно, однако ж, признаться, что я устаю смертельно, размахивая тяжелою пикою — особливо вертеть ею над головой; и я уже несколько раз ударила себя по голове. Не совсем покойно действую саблею; мне всё кажется, что я порежусь ею; впрочем, я скорее готова поранить себя, нежели показать малейшую робость».
Не прошло и полгода, как ей довелось впервые испытать свою храбрость в бою — на большой европейской войне, которую Россия в союзе с Англией, Швецией и Пруссией повела против Наполеона.
«Полк наш несколько раз ходил в атаку, но не вместе, а поэскадронно. Меня бранили за то, что я с каждым эскадроном ходила в атаку; но это, право, было не от излишней храбрости, а просто от незнания; я думала, так надобно, и очень удивлялась, что вахмистр чужого эскадрона, подле которого я неслась, кричал на меня: «Да провались ты отсюда! Зачем ты здесь скачешь?»

В первом же бою она умудрилась совершить подвиг и чуть не потеряла своего верного Алкида. Дело было так: Дурова увидела, как неприятельские драгуны сбили с коня какого-то русского офицера и уж подняли сабли, чтобы зарубить его. Она поспешила на выручку с пикой наперевес. Поразительно, но её вид оказался достаточно грозным, чтобы французы обратились в бегство, и раненый офицер был спасен. Пришлось посадить его на своего коня. Подбежавшему рядовому пехотинцу Дурова доверила под уздцы увести Алкида с его полуживой поклажей подальше от сражения, выговорив условие, что конь будет отослан ей в Коннопольский полк. А сама осталась пешей среди всеобщей скачки и стрельбы. Не прошло и нескольких часов, как ей встретился знакомый поручик, скачущий на Алкиде. Дурова ахнула и бросилась наперерез.
«Разве эта лошадь твоя? — удивился поручик. — Какой-то мошенник только что продал мне её за два червонца».
Позже Алкид несколько раз спасал ей жизнь. То Дурова заснет на привале, а тем временем велят отступать, и конь, фыркая, разбудит её, а потом вывезет каким-то чудом прямиком в новое расположение полка. То без всякого понуждения отпрыгнет далеко в сторону, когда ему под ноги упадет вражеская граната, — оставалось только поражаться, что осколки не задели ни коня, ни наездницу. Позже, когда Алкид погиб (застоявшись в стойле, вырвался порезвиться, стал прыгать через крестьянские плетни, а из одного торчал заостренный кол, пропоровший коню брюхо), это стало страшным потрясением для Надежды Андреевны. Она всерьез горевала, что не сумела умереть вместе со своим Алкидом. Собственно, кроме этого коня и войны, у неё ничего хорошего в жизни не было.Её единственная любовь — император Александр I

Поразительно, но, раз за разом бывая в сражениях, размахивая то саблей, то пикой, Надежда совсем не проливала чужой крови (это всё-таки было бы выше ее женских сил!). Единственное умерщвленное ею существо был гусь, которого она поймала и обезглавила к рождественскому ужину для своего изголодавшегося отряда. А между тем положение армии делалось всё хуже. В конце мая 1807 года французы загнали русских в ловушку. Левый берег реки Алле меньше всего подходил для обороны, и диспозиция была так неудачна, что Наполеон не поверил своим глазам и заподозрил какую-то военную хитрость, но увы! Хитрости не было. Полк Дуровой оказался в сущем аду — узком месте между рекой и оврагом, по которому враг так и жарил ядрами. Ночь, давка, паника — крик стоял ужасный. Те, кому удалось выбраться, попадали под французские штыки. Десять тысяч русских погибли в том бою, да и война была проиграна. Дело кончилось тем, что царь Александр I и Наполеон встретились и заключили Тильзитский мир.
В жизни Дуровой это событие оказалось судьбоносным! Ведь в Тильзите она впервые увидала государя и… влюбилась. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Государем пленялись все поголовно: рядовые, унтера, молоденькие офицерики и седовласые генералы…
Вопреки всем своим бедам армия ревела от восторга и пожирала глазами того, кому, в сущности, была обязана своим поражением.
«Государь наш красавец, — объясняет Дурова. — Кротость и милосердие изображаются в больших голубых глазах его, величие души в благородных чертах и необыкновенная приятность на румяных устах его! На миловидном лице молодого царя нашего рисуется вместе с выражением благости какая-то девическая застенчивость».
На фоне Александра Наполеон ей совсем не понравился: толст, мал ростом, глаза круглые, взгляд тревожный — ну что это за герой, даже при всей его безмерной славе? С тех пор влюбленный улан Соколов — он же Наденька — принялся втайне мечтать о том, чтобы увидеть вновь обожаемого государя. Мечта сбылась довольно быстро — и в совершенно неожиданном варианте.

Все началось со странного вызова к главнокомандующему. Не такая улан Соколов была персона, чтобы им интересовались на столь высоком уровне — даже с учетом того, что меньше чем за год он дослужился до унтер-офицера. Но главнокомандующий сказал:
«Я много слышал о вашей храбрости. А теперь вас желает видеть государь, я должен отослать вас к нему».
Что все это значило — было решительно не ясно. У Дуровой забрали оружие и под охраной повели к саням. После нескольких дней тревоги и гаданий она оказалась в Петербурге, и её сразу принял государь. Собственно, состоялась почти точь-в-точь такая же сцена, что показана в фильме Рязанова. С той только разницей, что не Кутузов, а император Александр, покружив немного вокруг да около, набрался решимости и задал прямой вопрос:
«Я слышал, что вы не мужчина, правда ли это?»
Оказалось, что Наденьку выдало письмо, написанное отцу после побега из дому, — Дурова просила благословения на поступление в полк. Отец, задействовав все свои связи в армии, сумел её разыскать. А разыскав, потребовал водворить беглянку домой.Счастливая соперница — Марья Антоновна Нарышкина

«Да, ваше величество, правда!» — потупилась Надежда. Они взглянули друг на друга — и оба покраснели. Государь был чувствителен и застенчив, Дурова — влюблена. Она выложила ему всё как на духу о причинах, побудивших решиться на столь экстравагантный поступок, и о тяготах, что пришлось претерпеть на войне. Царь только вздыхал да ахал.
«Ваши начальники отзываются о вас с великой похвалой, — заключил он. — Вам полагается награда, после чего я с честью верну вас домой».
При этих словах Надежда Андреевна вскрикнула от ужаса и пала к его ногам, обняв царственные колени:
«Не отсылайте меня домой, ваше величество! Не отсылайте! Я умру там! Не отнимайте у меня жизни, которой я добровольно хотела пожертвовать для вас!»
— «Чего же вы хотите?» — смущенно спросил Александр.
«Быть воином! Носить мундир, оружие! Это единственная награда, которую вы можете дать мне!»
На том и порешили. Царю ещё пришла в голову идея перевести Дурову в какой-нибудь другой полк и дать ей новое имя, чтобы родня не смогла найти её снова. Так унтер-офицер Коннопольского уланского полка Александр Васильевич Соколов сделался офицером Мариупольского гусарского полка Александром Андреевичем Александровым. В выборе такой фамилии был намёк на великое расположение и покровительство царя Александра.

Вечером того дня Дурова записала в дневнике:
«Видела его! Говорила с ним! Сердце моё слишком полно и так неизъяснимо счастливо, что я не могу найти выражений для описания чувств моих!»
Перед отъездом в полк её ещё раз позвали во дворец, представили фаворитке царя — бесподобной Марии Антоновне Нарышкиной. Современник писал об этой женщине:
«Кому в России неизвестно имя Марии Антоновны? Я помню, как, разиня рот, стоял я перед ее ложей (в театре) и преглупым образом дивился её красоте, до того совершенной, что она казалась невозможною».
Даже со стороны было видно, что царь Нарышкину обожает. Дурова удивлялась сама себе: никакой ревности, никакой горечи, никакой зависти к этой блестящей, нарядной красавице, державшей в своих прелестных ручках сердце того, в кого Дурова была так отчаянно влюблена. Нарышкина — всего лишь прекраснейшая из женщин, а Дурова, на собственный взгляд, превзошла её, заслужив у царя право быть мужчиной!
«Я всегда любила смотреть на дамские наряды, хотя сама ни за какие сокровища не надела бы их на себя; хотя их батист, атлас, бархат, цветы, перья и алмазы обольстительно прекрасны, но мой уланский колет лучше! По крайней мере, он мне более к лицу, а ведь это, говорят, условие хорошего вкуса: одеваться к лицу».В неё постоянно влюблялись… увы, женщины

А уж как к лицу тоненькому безусому подпоручику Александрову пришелся нарядный гусарский мундир! Шитый золотом ментик, кивер набекрень, все эти шнурки, бахрома, кисти… А в провинциальных губерниях, где после заключения мира праздно стояли полки, дамы и барышни, как известно, неровно дышали к гусарам! Под их взорами, теперь постоянно обращенными на неё, Дурова чувствовала себя ужасно:
«Довольно женщине посмотреть на меня пристально, чтобы заставить меня прийти в замешательство: мне кажется, что она поймет мою тайну».
Но ничего подобного! Красотки видели в Надежде Андреевне только мужчину, и весьма привлекательного. В конце концов подпоручику Александрову пришлось перевестись из гусар обратно в уланы из-за одной барышни, полковничьей дочери, — та плакала ночи напролет, а отец выражал всё более явственное раздражение: отчего это, мол, подпоручик Александров воротит нос от его девочки и не изволит сделать предложение?

А между тем в армии бродили какие-то смутные слухи о женщине-кавалеристе: то ли уроде, то ли, наоборот, красавице, то ли старухе, то ли совсем юной девушке. Известно было и что ей покровительствует сам царь. Иной раз эти россказни доходили и до её ушей. Впрочем, подпоручик Александров научился выслушивать такие разговоры почти без смущения. Равно как и шуточки однополчан на тему своей безусости, тонкого стана, слишком маленьких и слабых ручек, скромности и боязливости с дамами.
«Александров краснеет всякий раз, как при нём упомянешь о женской ножке, — хохотали сослуживцы.
— И знаете, господа, почему? Да потому что он… (далее следовала драматическая пауза) девственник, господа!»
Они явно ни о чём не догадывались. И все же Дурова на всякий случай ходила советоваться к полковому врачу: как бы ей избавиться от румянца на щеках?
«Пейте больше вина, проводите ночи за картами и в волокитстве. Через два месяца этого похвального образа жизни вы получите самую интересную бледность лица», — посоветовал врач.

Она почувствовала, что, кажется, разоблачена, только встретившись с Кутузовым. Сам ли он рассмотрел очевидное своим единственным глазом, или что-то узнал от царя — неизвестно. Но только встретившись с Дуровой под Смоленском в 1812 году, в начале Отечественной войны, старый полководец преувеличенно ласково обратился к ней:
«Так это вы? Я слышал о вас. Очень рад, очень рад! Останьтесь у меня ординарцем, если вам угодно».
С этих пор она стала замечать, что и в полку на неё смотрят по-другому. Например, стараются лишний раз не употребить при ней крепкое бранное словцо.
«Знают или нет?» — гадала Дурова. Судя по одному письму гусара, партизана и поэта Дениса Давыдова, — знали!
«Поговаривали, что Александров — женщина, но так, слегка, — писал Давыдов. — Она очень уединена была и избегала общества столько, сколько можно избегать его на биваках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров. Там нашли мы молодого уланского офицера, который только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне:
«Это Александров, который, говорят, — женщина». Я бросился на крыльцо, но он уже скакал далеко. Впоследствии я её видел на фронте».

В Отечественную войну она уже командовала полуэскадроном. В день Бородинского сражения со своим полком защищала Семеновские флеши. Была контужена осколком ядра в ногу. Оправившись, снова вернулась на передовую, гнала французов по всей Европе, отличилась при блокаде крепости Модлина и взятии города Гамбурга…
В 1816 году Надежда Андреевна, наконец, угомонилась и вышла в отставку в чине штабс-ротмистра. Дуровой было 33 года, из которых десять она прослужила в армии.Дурова участвовала в Бородинском сражении и была ранена. Но сама снова не пролила ни капли крови даже в этой «мясорубке»

ЕЩЁ КАВАЛЕРИСТ-ДЕВИЦЫ

Было время, когда гражданскую скуку скрашивала Надежде Андреевне новая привязанность — крошечная собачка по имени Амур.
«Да и как было не любить его! Кротость имеет неодолимую власть над нашим сердцем. Бедняжечка! Как он вился около ног моих. Однажды на рассвете выпустила его из горницы; но прошло четверть часа, его нет. Пошла искать его — нет нигде! Звала — нет! Наконец собачка моя пришла и села за воротами. Услышав лай её, я выглянула в окно и не могла не рассмеяться: она, как большая, подняла мордочку кверху и завыла. Но я дорого заплатила за этот смех!»
Оказалось, собачка смертельно ранена. Амур умёр у хозяйки на руках.
«С того времени мне случалось и танцевать всю ночь, и смеяться много, но истинного веселия никогда уже не было в душе моей: оно легло в могилу моего Амура. Многие найдут это странным; может быть, и хуже, нежели странным».
Собственно, таких потрясений у неё в жизни было три: смерть Алкида, Амура и через несколько лет после этого – Александра I. Едва ли кто-то оплакивал царя горше Надежды Андреевны, не считая императрицы…Поздний портрет Дуровой

С обычными людьми у Дуровой по-прежнему не ладилось. К мужу и сыну нечего было и думать возвращаться! Впрочем, её приютил младший брат – тот самый Василий Андреевич Дуров, пушкинский знакомец. Живя у него, Надежда Андреевна с тоски стала писать, вовсе не рассчитывая, что это пустое занятие сведет её с самим Пушкиным.
Но случилось невероятное, и вот её – в качестве писательницы – Александр Сергеевич пригласил в Петербург. Первая встреча с Пушкиным вышла неловкой: галантный поэт наговорил Надежде Андреевне комплиментов и поцеловал руку — Дурова покраснела, смешалась:
«Ах, Боже мой! Я так давно отвык от этого!»
Писать о себе в женском роде (именно так написаны её мемуары) она могла, а говорить — уже нет. Разучилась… Роман «Кавалерист-девица. Происшествие в России», выйдя в свет, мгновенно сделался сенсацией. Все желали непременно познакомиться с Дуровой — она вошла в моду. Издала еще четыре тома повестей и рассказов: «Елена, Т-ская красавица», «Граф Маврицкий», «Ярчук собака-духовидец». Но интерес к её творениям угас, как только ветреное петербуржское общество нашло себе какую-то новую модную игрушку. О Дуровой теперь если и вспоминали, то как-то так:
«Фи! Дурна собой, к тому же выражается, как солдат на плацу».
«Я никому не надобна, и все решительно охладевают ко мне, совершенно и навсегда», — констатировала Дурова и тихо вернулась к брату в Елабугу, где он к тому времени получил должность городничего. В столице её отъезда никто не заметил…Франческа Сканагатта

Однажды в Елабугу ей пришло письмо от Ивана Васильевича Чернова. Ее сына! Он просил благословения на свадьбу. Увидев обращение «маменька», Дурова, не читая, бросила письмо в огонь. Сын подождал-подождал да и прислал другое — на этот раз обратившись к матери, как подобает: Александр Андреевич. Она ответила коротко и формально. Мол, благословляю.

Даже отпевать себя Дурова завещала как раба Божьего Александра. Впрочем, когда в возрасте 82 лет она ушла из этого не слишком ласкового к ней мира, священник счёл это пустой блажью и нарушать церковных правил не стал…

P.S. Поразительно, но Дурова была не уникальна в своей судьбе. Одновременно с ней под именем собственного брата воевала некая Александра Тихомирова — тайна открылась только после ее героической гибели. Примерно в то же время в австрийской армии служила итальянка Франческа Сканагатта, которую разоблачили и со скандалом отправили в отставку (впрочем, назначив офицерскую пенсию). Говорят, бывали подобные случаи и в прусской, и во французской армиях. Во всём, пожалуй, виноват Наполеон: это его громкая ратная слава, его головокружительный взлет свели с ума современников, породив настоящий культ военной карьеры! Тут и женщинам трудно было остаться в стороне. Особенно тем, кого природа одарила энергичным и предприимчивым характером, а общественные нормы не позволяли проявить всё это.
И всё же даже в ряду других амазонок Дурова — самая необычная. Участница Наполеоновских войн, служившая дольше всех, продвинувшаяся дальше всех по служебной лестнице, она ещё и увековечила свою историю в книге, сделавшейся известной. И всё это — вместо жизни провинциальной судебной заседательши. Пожалуй, её выбор вовсе не глуп…Тот же человеческий тип…