Большой террор и «ежовщина» 1937-38 гг. - новые документы

Опубликовано документальное подтверждение того, что И.В. Сталин не был в курсе масштабов «ежовщины» до середины ноября 1938 года
Хочу привлечь внимание читателей к книге «Тайны архивов НКВД СССР: 1937-38. Взгляд изнутри» (Москва; Берлин: Директмедиа Паблишинг, 2020. — 341 c.). Документы, которые опубликовал ее автор, архивный историк А. Н. Дугин, заполняют еще одну пустоту в исследовании «ежовщины», практики репрессий НКВД СССР по отношению к рядовым гражданам страны в 1937-38 гг.
За эти два года к высшей мере наказания приговорили 681 752 человека (См.: Земсков В.Н. Сталин и народ: почему не было восстания. М.: Алгоритм, 2015. С.62). Для того, чтобы читатель смог оценить масштаб этих репрессий, добавлю, что всего годом ранее, в 1936 году к смертной казни было приговорено по тем же данным 1 118 человек, а в 1939-м – 2 552 человека.
Количество приговоренных к высшей мере наказания в указанный период 1937-38 гг. составляет около двух третей смертных приговоров за весь сталинский период.
Автора книги Александра Николаевича Дугина (ударение в фамилии ставится на последний слог) не надо путать с философом Александром Гельевичем Дугиным, что нередко происходит. А.Н. Дугин наряду с В.Н. Земсковым и Б.А. Старковым в числе первых историков получил в 1989 г. доступ в Центральный государственный архив Октябрьской революции, высших органов государственной власти и органов государственного управления СССР (ныне — Государственный Архив РФ) к ранее не выдававшейся исследователям статистической отчетности ОГПУ–НКВД–МВД–МГБ.
Что нового опубликовано в книге?
Прежде всего впервые – документы допросов и очных ставок, которые проводили следователи из команды Л.П. Берии – Б.З. Кобулов, И.И. Масленников и др. После прихода Берии в руководство НКВД они допрашивали ключевых сотрудников наркомата, заместителей и соратников Н.И. Ежова в период репрессий. В книгу вошли протоколы допросов И.И. Шапиро, С.Я. Зубкина, В.А. Ульмера.
Лаврентий Берия привел в НКВД свою проверенную команду.
Из протоколов допросов становится ясно, что команда Берии не была в курсе того, как организовывалась работа троек и Военной коллегии при Ежове.
Если бы высшее руководство страны и сам Л.П. Берия знали о действиях НКВД под руководством Ежова, им не было бы необходимости проводить подробное расследование. И составлять такое количество документов.
Тем более в этом не было бы необходимости, если бы Политбюро ЦК само инициировало «ежовщину». Это первое.
Второе. Ответы допрашиваемых недвусмысленно дают понять, что Н.И. Ежов, М.П. Фриновский и другие руководители НКВД СССР сознательно раскручивали в середине 1937 г. маховик репрессий и затем намеренно утаивали масштабы арестов и смертных приговоров даже от секретарей ЦК, не говоря о Политбюро ЦК и лично И.В. Сталина.
Эти документы доказывают, что о подлинных масштабах репрессий Сталин и другие члены Политбюро узнали только в ноябре 1938 г. после ареста руководителя 1-го спецотдела НКВД И.И. Шапиро. Этот отдел занимался оперативным учетом, регистрацией и статистикой.
У Шапиро хранилась подробная справка о количестве арестованных, которую Ежов не велел своему подчиненному никому показывать, поскольку сам был озадачен количеством репрессированных на местах в ходе организованных им спецопераций.
События развивались так:

• 13 ноября 1938 года арестован Шапиро.

• 14 ноября Берия направляет Сталину служебную записку о жалобе на Ежова начальника УНКВД Ивановской области В.П. Журавлева, в которой тот сообщает, что сотрудники Ежова арестовывают невиновных людей, но не трогают реальных «врагов народа».

• 15 ноября Сталину становится известно содержание хранящейся у Шапиро справки. Сталин узнаёт реальные цифры пострадавших от спецопераций НКВД (эту справку также можно найти в приложении книги).

• 16 ноября Сталин отменяет работу троек НКВД.

• 19 ноября на заседании Политбюро разбирается вопрос о сигнале Журавлева.

• 23 ноября Ежов пишет в Политбюро и лично Сталину письмо, в котором просит освободить его от должности наркома внутренних дел.

• 24 ноября Ежов освобождается от должности наркома внутренних дел.

Уже по этой последовательности решений Сталина и Политбюро можно сделать вывод, что высшее руководство СССР, во-первых, не осознавало или не могло доказать масштаба террора до ареста И.И. Шапиро и получения доступа к оперативным сводкам НКВД. А, во-вторых, – судя по быстроте принимаемых мер – Сталин явно не приветствовал такую работу органов.
Фотографию В.А. Ульмера найти не удалось.
Фрагменты показаний человека, который отвечал у Ежова за статистику.
В своих ответах на допросе и Шапиро, и Зубкин, и Ульмер многократно подтверждают, что утаивали, «клали под сукно» сообщения с мест о количестве арестов и смертных приговоров. Потому что получали распоряжения от Ежова и его зама Фриновского об этом молчать.
Конечно, в небольшой статье нельзя процитировать показания целиком. Однако приведу несколько говорящих цитат из допросов Шапиро:
О том, что дела по массовым операциям совершались бесконтрольно и руководство НКВД об этом знало:
«Допускались злоупотребления при применении особых мер воздействия к арестованным, что делалось без соответствующей санкции руководства УНКВД. Организационно совершенно не был разработан вопрос о порядке рассмотрения дел по массовым операциям. ЕЖОВЫМ была установлена следующая практика: область представляет короткую справку по следственным делам в центр, где справки рассматриваются и по ним выносятся решения, которые подписываются наркомом или его заместителем, а затем прокурором Союза или его первым заместителем». С. 84-85

О том, что руководители прокуратуры не проверяли и даже не читали протоколы с мест, а просто их подписывали:
«Рассмотренные дела оформлялись протоколами, которые представлялись на подпись ЕЖОВУ или ФРИНОВСКОМУ (от наркомата) и ВЫШИНСКОМУ или РОГИНСКОМУ (от Прокуратуры), которые подписывали судебные решения, не читая их и не проверяя протоколов». С. 85.

2 фрагмента о том, что ЦК не было информировано о масштабах арестов и смертных приговоров:
«Я приходил к Ежову и докладывал ему о допускаемых перегибах по Свердловску, Челябинску, Белоруссии и Алтаю, докладывал ряд заявлений по этому поводу. Но все сигналы не получали никакого реагирования. Наоборот. При докладе записки ВИКТОРОВА о крупнейших перегибах в Свердловской области, Ежов зло заявил мне, что «ВИКТОРОВ слишком увлекается в своих обобщениях, что все это чепуха, не может такого быть». Помню другой случай, когда в середине 1938 года ЕЖОВУ было доложено о невозможности рассмотреть [все] свердловские и челябинские дела (по одной Свердловской области был представлено на рассмотрение 18.000 справок), так как они все, во-первых, носили трафаретный характер, а, во-вторых, огромное количество арестованных не подпадало под известные категории. ЕЖОВУ предложили, для проверки хода операций в Свердловской области, послать туда одного — двух работников, которые разобрались бы со всеми делами на месте. Это предложение ЕЖОВЫМ принято не было. Никого в Свердловск не послали. Должен сказать, что и Фриновский знал об этих фактах, но на них не реагировал. О ходе оперативно-следственной работы НКВД по массовым операциям ЦК партии информировался неправильно. Я не помню ни одного случая, чтобы в ЦК был направлен какой-либо документ, свидетельствующий об известных перегибах в проведении операций. Наоборот, в ЦК посылались лишь такие документы (подчеркнуто карандашом — А. Д.) (справки, меморандумы, докладные записки, сводки), которые характеризовали проведение оперативной работы только с одной положительной стороны. Честно ЦК не информировали о создавшемся положении дел ни ЕЖОВ, ни ФРИНОВСКИЙ». С. 86

«…Все было направлено не на то, чтобы по-настоящему громить врагов, а на то, чтобы всячески показать ЦК и Правительству «внешнее благополучие» и «кипучую деятельность» НКВД: послать стилистически красиво (!!!) составленный протокол, представить, как много дел передано на рассмотрение Военной Коллегии, быстро, в течение буквально пары часов получить признание арестованного и послать заявление в ЦК и т. д. Всякий материал, который каким-то образом мог бы показать отрицательные стороны руководства НКВД, тщательно скрывался» С.92.

Похожего содержания показания дают параллельно с Шапиро и двое других допрашиваемых – Зубкин и Ульмер. Их архивно-следственные дела занимают третью и четвертую главы книги. Пятая глава посвящена архивно-следственному делу Э. П. Салыня, который на момент начала спецопераций возглавлял УНКВД г. Омска и прямо в июне 1937 г., в самом начале спецопераций выступил принципиальным противником массовых арестов. В итоге он был расстрелян. Оказывается, было и такое.
Примеры списков Военной Коллегии. Далеко не на всех стоят подписи членов Политбюро ЦК ВКП(б). 

К вопросу о расстрельных списках
Описывает также Шапиро и порядок того, как обычно составлялись списки к суду Военной Коллегии, которые в годы перестройки с легкой руки ПЦ «Мемориал» стали называть «расстрельными списками Сталина». Вот характерный фрагмент:
«Существовал порядок, при котором законченные следствием дела докладывались специальной комиссии при НКВД (Фриновский, Ульрих, Рогинский), которая определяла направление дел в судебные органы. Списки лиц, подлежащих суду Военной Коллегии, представлялись затем на утверждение соответствующих инстанций, после чего дела передавались на рассмотрение Военной Коллегии. Однако, вопреки существовавшего порядка, были случаи, когда ЕЖОВ требовал от Тюремного отдела списки арестованных и только по этим спискам самолично определял, какие дела передать на рассмотрение Военной Коллегии, не справлялся предварительно — закончены ли следствием эти дела, нужны ли еще арестованные по этим делам для дальнейшего следствия, подсудны ли они Военной Коллегии, и т. д. На основе его пометок составлялись списки лиц, подлежащих суду Военной Коллегии, которые (списки) ЕЖОВ представлял на утверждение инстанции. В составленные таким образом списки включались арестованные, следствие по которым не только не было закончено, но даже по существу еще не начиналось, лица, которые не подлежали вообще суду Военной Коллегии и т. д. Для отделов такие списки являлись полной неожиданностью, так как они с ними даже не согласовывались […] Такая вредительская практика приводила к тому, что ряд крайне важных и интересных для следствия дел смазывались, комкались и по ним по существу ничего не выявлялось, а наряду с этим в тюрьмах сидели арестованные, которые в течение года ни разу не допрашивались (как, например, СТЕПАНОВ)» С. 95-96.

Эти данные не противоречат другим найденным документам. Как уже указывалось выше, за два года большого террора было приговорено к высшей мере наказания 681 752 человек. В то время как подписи членов Политбюро, по данным ПЦ «Мемориал» стоят на списках, в которых указано не более 43 634 человек . То есть материалы о большей части приговоренных к расстрелу члены Политбюро не видели. Ведь именно они были той «инстанцией», на утверждение которой по показаниям Шапиро выборочно отдавал списки Ежов.
Что Сталину все-таки было известно?
Конечно, совершенно неправильно утверждать, что И.В. Сталин и другие члены Политбюро ЦК ВКП(б) ничего не знали о репрессивной деятельности НКВД и Н.И. Ежова в 1937-38 гг.. В книге А.Н. Дугина этого и не утверждается. В связи с этим следует оговорить нюансы.
Ввести трагически знаменитые тройки предложил 1-й секретарь Западно-Сибирского крайкома партии Р.И. Эйхе. В конце июня 1937 года он направил Сталину записку о том, что в Новосибирске раскрыта враждебная советской власти организация. В связи с предстоящими в декабре выборами в Верховный Совет Эйхе предложил расследовать это дело по ускоренной процедуре, для чего и предложил создать в Новосибирске тройку. Инициативу Эйхе поддержал Ежов, направив Сталину соответствующее письмо. Узнав об этом, другие местные руководители также затребовали похожих репрессивных мер, напирая на то, что «антисоветские элементы» и их сторонники могут повлиять на исход выборов, которые должны были впервые пройти на альтернативной основе.
В этой ситуации Сталин не мог не ответить. Пойдя навстречу Ежову, он дал добро на предоставление партийными руководителями с мест списков враждебных советской власти элементов. Это нашло отражение в знаменитом Решении Политбюро ЦК ВКП(б) № П51/94 от 2 июля 1937 г. В нем Сталин от имени ЦК ВКП(б) (то есть от всех первых секретарей райкомов и крайкомов) транслировал инициативу Эйхе и Ежова о создании троек. Также он просил подготовить в пятидневный срок списки тех «антисоветских элементов», которые следует приговорить к расстрелу и высылке. К концу месяца эти инициативы секретарей ЦК и НКВД вылились в спецоперацию НКВД и Приказ №00447. И Политбюро, и НКВД официально снижало запросы местных руководителей на расстрелы, вводя так называемы «лимиты», т.е. ограничения. (См. подробнее об этой ситуации: Жуков Ю.Н. Иной Сталин: политические реформы в СССР в 1933-37 гг. М.: Концептуал, 2019).
1937 год. Документы. Интервью с Ю.Н Жуковым
И.В. Сталин виновен в назначении на должность наркома внутренних дел Н.И. Ежова. Это его личная кадровая ошибка, которую вряд ли можно извинить. Как нельзя извинить и тот факт, что о «ежовщине» не было официально объявлено населению. Ежов просто исчез из советского руководства и все.
Но подлинные масштабы «ежовщины» Сталин, как указывалось выше, узнал только в ноябре 1938 г., назначив в конце лета в НКВД Л.П. Берию для проверки деятельности НКВД. Это и доказывают документы, опубликованные в новой книге.