Тот бой мне запомнился на всю мою жизнь
Запись дословная, сделал ее со слов отца.
Нет никаких географических названий и имен потому, что в тех условиях солдат видит только то, что в сотне метров справа и слева, а товарищи меняются постоянно…
Отец сам не знал, где был этот бой, где-то уже на Украине, а где… Скорее всего, где-то южнее Харькова, но уверенности нет.
Что характерно: командир пулеметного расчета, ефрейтор в ходе боя посылает в тыл приданного ему бойца. Боец возвращается, выполнив приказ, и при этом его не «косят» заградотряды. Вообще отец за всю службу на фронте заградотрядов не встречал и не знал о них, хоть и дошел до Варшавы. Это так, к сведению тех, кто по поводу заградотрядов стонет.
Наш полк, как и вся дивизия, был «свежим», только что сформированным, полностью укомплектованным и уже неплохо обученным. Пока мы шли во втором эшелоне за передовыми частями, мы свыклись с голосом близкой канонады, и нас постоянно «бросали» в атаки то на холмы, то на ручьи, то на овраги. Часто на останки сожженных сел… В этих селах в нас разгоралась ненависть…
Это был очередной ночной переход. Короткий бросок километров в десять. После привала наш батальон рассредоточился в линию повзводно. Мы решили, что будет очередная учебная атака. О непосредственном вступлении в реальный бой почти никто из нас не думал, хоть нам и объявил об этом комвзвода, когда ставил задачу и приказывал на сей раз зарядить оружие. Мы были молоды…
В сумерках мы скрытно вытянулись за каким-то обгоревшим кустарником, залегли, хоть в нас никто не стрелял, и через несколько минут побежали…
Мир взорвался. Сразу!
Не было никаких переходов между «до» и «после». Вот было тихо - и сразу все взлетело вверх: наши с винтовками, камни от пуль под ногами, земля вокруг нас от минометов, а наши ребята стали падать…
Вот тогда и поняли, что это не учеба, а бой…
Упал наш сержант, но мы проскочили полосу минометного огня и, вроде бы, стало легче, но тут в нас влетели две струи пулеметных трасс, и рота залегла…
Я от взвода отставал метров на сто двадцать - у меня был тяжелый «Максим», а мой второй номер тащил на себе две лишние коробки с лентами и полосу минометного обстрела не прошел. Ко мне подполз взводный с тремя бойцами, выяснил, что погиб мой помощник, и приказал установить пулемет на бугорке слева и подавить огневые точки противника. Этих трех бойцов оставил в моем распоряжении.
От меня до противника было чуть больше полукилометра, нашей роте (как потом, после боя, стало понятно- всему полку) оставалось пройти в броске метров 500-700…
Рассвело полностью, и мы четко увидели, что противник засел за железнодорожной насыпью. Нам бы минометную роту… Но минометов у нас не было,- то ли отстали, то ли выполняли другую задачу, а стрелковым оружием с засевшим за насыпью противником справиться было трудно.
Время для нас как-то изменилось. Или только для меня застыло… Прошла целая вечность… Страшно не было, были другие мысли: мучительно долго мы ползком перетаскивали пулемет к бугорку, разворачивали, я прикидывал вражеские пулеметные точки… Потом стало понятно, что все решалось в считанные минуты, - немцы даже не успели перенести толком минометный огонь (или боялись накрыть своих?), когда я уже дал по короткой очереди по двум немецким пулеметам и провел длинной по насыпи над головами своих…
Как только заработал мой пулемет, рота поднялась. Я не видел, что там творится, хоть все и были прямо передо мной, я только следил за насыпью, чтоб сразу давить огонь немцев, и за тем, чтоб не зацепить своих: мой бугорок был не очень высоким.
Я не знаю, через сколько времени (это теперь понимаю, что прошло не больше минут двух) наша рота влетела на насыпь, и мы сняли пулемет и побежали за своими. Только теперь нашу позицию накрыли минометами. Одна мина рванула прямо в метре-двух за одним из наших товарищей. Его отбросило к нам, но помогать ему уже было поздно, у него не хватало половины головы, и вся правая сторона тела была разворочена. Вторая мина упала прямо под стволом пулемета, разорвала кожух ствола, но щиток принял все осколки, а остальные несколько мин взорвались чуть дальше. Словом, мы серьезно ранены не были и, бросив разбитый пулемет, подбежали к насыпи, с которой должны были перейти в атаку. По всему полю от нашего бугорка и до насыпи лежали наши товарищи. Одного из своих бойцов я оставил искать раненных, хоть и понимал, что не имею права этого делать…
Атаки больше не получилось…
Почти сразу по насыпи стали бить немецкие минометы, а окопов у нас не было, и в роте стразу же погибло человек десять, подниматься вперед было тоже нельзя: километра два совершенно открытой степи, простреливаемой минометами, а мы совершенно без поддержки артиллерии.
И тут, с той стороны немцы пошли в атаку. Они укрывались за четырьмя бронемашинами, а в батальоне оставалось только одно противотанковое ружье…
Я взял трофейный немецкий пулемет МГ, а одного их бойцов, с разрешения ротного, отправил в тыл: где-то в нашей полосе наступления остались другие «максимки» с погибшими расчетами. МГ гораздо легче и удобнее «Максима», но «Максим» надежнее: «немец» часто давал осечки, да и патроны к нему быстро заканчивались, но перед второй (или третьей, не знаю) немецкой атакой мой боец притащил-таки «максимку», да еще и две коробки с патронами к нему привязал и сказал, что еще следом патроны несут!
И так весь день одно и то же: минометный обстрел, - мы в свеженькие неглубокие окопчики, что только что лопатками, а у кого не было, так штыками и руками вырыли, атака немцев, - мы на насыпь… Сколько было атак, я не знаю. Помню, что где-то в полдень они наседали особенно сильно и долго. В «максимке» тогда даже вода выкипела, из фляг сливали. Помню, что ничего не ели. И некогда, и не хотелось, и довольствия не принесли. Патроны были. Как их нам целый день доставляли, и сколько при этом полегло наших ребят - я и понятия не имею, только потом о них подумал, когда узнал, что при доставке патронов погиб мой земляк из Тбилиси. Я его запомнил потому, что у него была какая-то мингрельская фамилия. А имя Ашот,- чисто армянское. Редкое сочетание в то время, да и я армянин из Грузии…
К вечеру немцы атаки прекратили. Мы сидели в окопчиках, ждали минометного обстрела, но его что-то долго не было, и я попробовал уснуть. Кажется, не получилось: я слышал, как кто-то подошел сзади и крикнул: «Не стреляй, славяне, свои, смена пришла!» и для верности подкрепил это известие одной из всенародных фраз, которые цитировать не принято. Было уже темно, и я рассмотрел только фигуры троих человек в касках.
Нас сменили!
Мы выжили!
Мы их не пустили!
Теперь на позицию встала свежая часть, теперь наши подтянут пушки и танки, теперь наши раздавят врагов!
С таким настроением мы возвращались в тот кустарник, что остался сзади, куда нам сказал отойти для сбора командир сменившей нас роты. И еще вдруг мучительно захотелось есть!
Пулемет я свой оставил и шел налегке.
За кустарником мы развели костерок, а один солдатик, еврей из Грузии, оказался запасливым,- он и старше нас был, и в Финскую успел повоевать,- вытащил из мешка кусок хлеба и мы, нас у костра собралось семеро, начали пировать, но он, этот, что с Финской, сказал: «Не могу больше терпеть, болит сильно. Пошли в санбат, Жорка». Он был, оказывается, ранен в левую руку, а мне показал на мой живот. Гимнастерка была вся в крови. Я нащупал маленькую дырочку в животе, и мне стало страшно. Мне стало по-настоящему страшно. Он, тот солдат, понял и успокоил: «Раз сам сюда пришел, то пока поживешь». Мы осмотрелись: ранены были все без исключения. Нас за кустарником собралось 42 человека. Это все, что от полка осталось. Из двух с половиной тысяч.
В санбате тоже было страшно, хоть боль и не чувствовал: я вспомнил, как под насыпью умирали раненные в живот… Под утро меня привели в какую-то другую санчасть или фронтовой госпиталь, где меня уложили прямо на какой-то щит, приказали задрать голову и резанули по животу. Я ничего не понял, а врач сказал: «Повезло, осколок до кишок не дошел», и бросил мне кусочек железа, как рваный пятачок, на память. Рану не зашивали - нечем, только приложили кусок марли и велели держать рукой,- было много раненых.
В санчасти я проторчал пару недель, как мне показалось, рана заживает очень медленно. Это потом, в следующий раз я узнал, что такое «заживает медленно».
Там же, в санчасти, увидел ротного. Тоже в живот, но глубоко. Он так в себя и не пришел… А когда я видел или слышал его последний раз в бою, я так и не вспомнил. Там же, в санчасти, впервые попробовал спирт: соседняя дивизия, оказывается, помогла нам устоять, перебросила в нашу полосу несколько подразделений,- вот к нам в санчасть и попали бойцы Гвардейской дивизии. А гвардия уж у медиков, наверно, спирт достать смогла, и мы закрепили боевое содружество: как говорили эти ребята, и я им помог своим пулеметом там, на насыпи.
Свежие комментарии