В 1945 году в Германию пришли бойцы, видевшие катастрофические последствия нацистской оккупации. Путь от Волги до Одера они проделали по разорённой земле, постоянно встречая разрушенные города, сожжённые деревни, забитые трупами колодцы.
В 8 км от освобождённой Керчи во рву обнаружили 245 детских трупов. Так выяснилась судьба пропавших детей, которых немецкая комендатура приказала родителям отправить в школу, откуда они не вернулись. Представители западной цивилизации закопали их живыми…
Чадолюбием оккупанты не страдали. Ещё одним подтверждением тому служит письмо, полученное красноармейцем Сидоровым от его сестёр Зины и Веры из Смоленской области и опубликованное «Красной звездой» 9 августа 1942 года (№ 186 (5250) под заголовком «Детоубийцы»: «Коля, трудно написать всё то, что мы пережили. Секретаря сельсовета Валю Иванову и её дочь Нину, сына Гришу ты ведь хорошо знаешь. Гитлеровские офицеры, желая получить у неё сведения о наших партизанах, решили воздействовать на неё посредством пыток её детей.
Связав Вале руки, эти дикие звери на её глазах отрезали у Нины и Гриши правые уши, затем мальчику выкололи левый глаз, девочке отрубили все пять пальцев на правой руке. Валя не вынесла этих диких пыток и скончалась от разрыва сердца. Замученных до смерти детей фашистские палачи отвезли в лес и бросили в снег. Их трупы мы похоронили в одной могиле с Валей.
Зверски поступили палачи и с девочкой учительницы Марии Николаевны. Зная, что её муж находится в партизанском отряде, дикари стали мучить её дочь Веру. Шестилетней девочке они накалёнными иголками искололи ладони, руки, уши. Затем, не добившись ничего от Марии Николаевны, они Веру отравили. Нечеловеческим пыткам подверглась и сама Мария Николаевна. По 30–40 минут немецкие разбойники заставляли её босой стоять на снегу, вливали ей в рот бензин, вывернули руки, искололи всё тело. Умирая от пыток, Мария Николаевна ни единого слова не сказала о партизанах.
В соседнем селе Малое Петрово гитлеровские людоеды согнали всё взрослое трудоспособное население на принудительные работы, а всех детей и стариков истребили. Загнав в сарай 80 человек, облили их бензином и зажгли. Через час на месте осталась только груда обгорелых трупов».
Жуткая картина была типичной для оккупированных территорий СССР. А вот упрекнуть красноармейцев в подобных преступлениях не могут даже любители уравнивать воинов-освободителей с нацистскими головорезами.
Участник войны поэт Давид Самойлов утверждал, что «народ Германии мог бы пострадать ещё больше, если бы не русский национальный характер — незлобивость, немстительность, чадолюбие, сердечность, отсутствие чувства превосходства, остатки религиозного и интернационалистического сознания в самой толще солдатской массы. Германию в 45-м году пощадил природный гуманизм русского солдата…»
Сказалось и советское образование. Историк Анатолий Уткин в книге «Вторая мировая война» справедливо писал: «Невозможно представить себе советского учителя, который возвещал бы органическое превосходство советского народа над прочими. При любом отношении к социализму невозможно опровергнуть тот факт, что он не провозглашал национальной исключительности, не ставил соседние народы рангом ниже, не взывал к тёмным инстинктам крови, не порождал спесивого высокомерия. В годы отчаянной битвы за спасение страны от вторгшегося в неё врага в России издавали немецких мыслителей и поэтов. Пытаться сегодня поставить знак равенства между двумя полярными системами ценностей можно лишь предавая историческую истину в пользу политической злобы дня».
Как на любой войне, случаи изнасилований имели место. Они зафиксированы и в тех районах Германии, куда вошли американцы, англичане и французы.
Поведение союзников американский историк Чарльз Макдональд описал так: «Ограбления колебались от мелкой кражи до воровства предметов исключительной ценности. Совершались и такие преступления, как дезертирство, недостойное поведение на поле боя, убийство, изнасилование. Когда военные действия приняли характер преследования противника, резко возросло число изнасилований».
Самые жёсткие меры против насильников, вплоть до расстрела, применяло советское командование. Бивор лжёт, уверяя, что советских бойцов не наказывали «за сами факты совершённого ими изнасилования. Наказания следовали лишь тогда, когда солдаты заражались от немецких женщин каким-либо венерическим заболеванием».
А потрясение немки действительно испытали. Вот свидетельство берлинки Элизабет Шмеер: «3 января с фронта приезжал в отпуск мой сын. Он служил в частях СС. Сын несколько раз говорил мне, что части СС в России творили невероятные дела. Если придут сюда русские, то они не будут нас «обливать розовым маслом». Получилось совершенно иначе: побеждённому народу, армия которого так много причинила несчастий России, победители дают продовольствия больше, чем нам давало прежнее правительство. Нам это трудно понять. На такой гуманизм, видимо, способны только русские».
Сама жизнь заставила немцев менять отношение к красноармейцам.
А современные провокационные «вбросы» про лютую жестокость Красной армии и «сотни тысяч изнасилованных немок» работают на продвигаемый Западом миф о равной ответственности СССР и Германии за развязывание войны и совершённые в ходе неё преступления.
С помощью лжи Запад рассчитывает полностью пересмотреть в свою пользу геополитические итоги Второй мировой войны.
Первоисточник: https://xn--h1aagokeh.xn--p1ai/special_posts/русские-в-герма...
Жизнь в немецком рабстве
Усадьба прусского помещика Шлидца, коннозаводчика, майора в отставке, рабовладельца.
«Господский двор» — так обозначено на карте его хозяйство. Такие «дворы» можно встретить по всей Пруссии. Жилой дом самого помещика — двухэтажный, большой, с толстыми, крепостными кирпичными стенами. Балкон оплетён сплошной железной решёткой: двадцать окон смотрят на дорогу-аллею, ведущую к Кенигсбергу.
Было у Шлидца две тысячи пятьсот гектаров земли, 34 племенных лошади, 80 дойных коров и 90 телят, свиньи, четыре трактора, три автомашины, 40 невольников: советские военнопленные, крестьяне, насильно пригнанные с Украины, три семьи белорусов, два поляка.
Ещё затемно вооружённые сторожа-немцы с ружьями и нагайками выводили людей работать. Позже распахивались массивные ворота усадьбы, и сам Шлидц, в фашистском коричневом мундире, выезжал на автомашине или верхом осматривать свои угодья.
Если это было в пору полевых работ, Шлидц иногда направлялся на участок в сопровождении жены или старшего сына — восемнадцатилетнего балбеса, которого он отстоял от «сверхтотальной» мобилизации.
В поле Шлидц вылезал из машины или соскакивал с коня, говорил немцам «хайль Гитлер», потом обходил поля, смотрел молотьбу, следил за выводом коней, проверял работы на заводе.
Однажды один белорус сказал Шлидцу:
— Моя семья умирает, мы голодны. Сегодня рождество, а мы работаем.
Шлидц ничего не ответил, но, садясь в машину, сказал надсмотрщику:
— Давайте ему несколько дней подряд по 20 палок.
Однажды Шлидц увидел, как пленный собрал сухую траву и курил её на поле. Он подбежал к нему, выхватил ружьё у сторожа и прикладом бил русского до тех пор, пока тот не потерял сознания. В этот же день к Шлидцу приехали гости из Кенигсберга, собрались соседние помещики. В господском доме пировали, там играла музыка.
Шлидц богател на войне, и война была ему по душе. Она дала ему рабов и тракторы из России, ковры, картины и фарфор из Польши и Франции. На господском дворе возводились новые амбары. Шлидц поставлял хлеб, мясо, масло и сыр в Кенигсберг и Берлин и богател на этих поставках.
В конторе господского двора, перелистывая раскрытый гросс-бух, мы читали многозначные цифры прибылей Шлидца, миллионы марок поступлений на текущий счёт помещика за хлеб, овощи, скот, птицу. По корешкам чековых книжек видно, что Шлидц брал крупные суммы из банков, покупал драгоценности, золото… .
Тихо открывается дверь, и входит человек в потёртом пальто. Это военнопленный поляк.
Он с любопытством и какой-то робостью осматривает кабинет. Ведь в этой комнате он никогда не бывал. Даже доступ к помещичьему крыльцу поляку был запрещён под страхом смерти.
Мы разговорились с ним, и он рассказал многое из страшной жизни пленников господского двора.
— Где мы жили? В хлевах вместе со скотом. Что мы ели? Сахарную свёклу, брюкву. Хлеба не давали, картофель давали только свиньям, им подмешивали и муку. Свиней мы резали, а мясо возили в Кенигсберг. Хуже всего обращались немцы с нашими русскими товарищами. Платили ли нам? Только палками... .
Этой осенью (1944 года — прим. ред.) помещики стали часто собираться у Шлидца, но окна и балкон не распахивались, как раньше; музыки уже не было в господском доме. Шлидц ходил злой и озабоченный. По ночам немцы укладывали вещи. Шлидц уже не выезжал по вечерам в театр в Кенигсберг, а ездил чаще днём, возвращаясь встревоженным. Оба его сына тоже повесили носы.
А в прошлый четверг (1 февраля 1945 года — прим. ред.) на полях Шлидца стали падать наши снаряды. Дрожали стёкла, скакали кони, метались коровы. Немецкие солдаты забежали в имение, взяли его племенных лошадей, запрягли в экипажи, уселись верхом и уехали. Шлидц с женой и сыновьями хотел удрать в легковой машине. Но…
— Только они выехали на дорогу, — рассказывают освобождённые рабы, — как к машине подскочили немецкие офицеры, пригрозили оружием, заставили Шлидца, его жену и сыновей вылезть, забрали автомобиль и уехали…
И Шлидц ушёл в Кенигсберг пешком. Увидя это, из усадьбы бросились бежать все немцы — сторожа и надсмотрщики, оставив контору, несгораемые шкафы, всё имущество.
Стоит «господский двор» на дороге к Кенигсбергу, совсем недалеко от городских предместий. В будущих картах, наверное, найдут для него другое название. А помещик Шлидц, который радовался войне, богател на крови, терзал наших людей, далеко не уехал, и пожалуй, не уйдёт никуда.
А. Карташов. «Комсомольская Правда».
3-й Белорусский Фронт. 4 февраля 1945 года.
Свежие комментарии