Почти необходимое предисловие
Прежде всего я считаю своим долгом извиниться пред маленькими авторами за то, что так долго продержал их талантливые произведения у себя в портфеле.
Судьба многих из этих рисунков удивительна: они дважды были мною напечатаны и ни разу не вышли в свет.
Больше года тому назад я редактировал выходивший при кинокомитете журнал «Зритель». Весь год тогда проходил под знаком „голодного ребенка“. И я решил выпустить специальный детский номер. Со стороны ответственного редактора, возглавлявшего кино-комитет, П. И. Воеводина, я встретил полное сочувствие. Без излишней скромности скажу, что номер вышел по содержанию и выполнению на редкость удачным. Вдвоем с П. И. мы мечтали передать его для продажи сборщицам в пользу голодных ребят Поволжья и были уверены, что принесем большую материальную поддержку этому святому делу.
На место П. И. Воеводина сел т. Либерман. Ознакомившись с содержанием номера, он нашел, что неуместно кино-комитету заниматься детскими вопросами, когда на очереди стоят такие важные вопросы, как разгораживание больших и прекрасных комнат комитета деревянными перегородками.
На перегородки для „келий“ ушло гораздо больше денег, чем надо было, чтобы выкупить уже напечатанный номер „Зрителя“ из типографии. Я доказывал т. Либерману, что журнал следует, если не пожертвовать, то продать за себестоимость тому учреждению, которое ведает беспризорными детьми, голодающими Поволжья и т. п... Тогда номер принесет пользу.
Но т. Либерман был непреклонен, и журнал остался в складе 1-й Образцовой типографии (б. Сытина).
„Он настроил дымных келий“... и ушел, — я говорю о т. Либермане, а журнал с вашими рисунками и статьею „Великая Революция, отраженная в маленьких зеркальцах“ и посие время томится — „ни себе, ни людям“.
Во второй раз я воспользовался частью из ваших рисунков, чтобы напечатать книжечку „Детские глаза".
Из экономии клише сделали чересчур маленькими. Из экономии же издатель дал такую серую и шершавую бумагу, что я пророчил книге провал.
Напечатали. Но рисунки почти не вышли, и пришлось эту книжечку „Детские глаза“ тоже томить на складе, потому что выпускать ее в свет нет никакого смысла.
Только теперь вот в третий раз на страницах журнала „Искусство и Промышленность“ ваши работы, маленькие художники, встретят наконец подобающий прием и оценку.
В первом номере помещены рисунки, иллюстрирующие Великую Революцию и уличный быт первых лет Советской Москвы, а для второго номера я приберег быт семьи и школы. Приношу глубокую благодарность нашему славному граверу И. Н. Павлову и брату его, тоже граверу А. Н. Павлову, находившимся во главе тех двух школ, рисунками которых я здесь пользуюсь.
Положительно восхищаюсь их педагогическою деятельностью и тою любовью к детям, которую я почувствовал у них во время моего изучения дела преподавания в этих школах. С душевной печалью узнаю, что А. Н. Павлов волею судеб покинул школу в Серебряном переулке. Зашел, чтобы убедиться в этом, и нашел школу, которой СССР могла бы гордиться — в полном упадке.
Во главе стоит лицо ни с какой стороны не спец в деле художественного преподавания. Тяжело видеть, что расползутся и уже расползаются милые талантливые детишки, которых способности скреплял и направлял А. Н. Павлов.
Пожелаем, чтобы те, кому сие ведать надлежит, не позволили прекрасному делу заглохнуть и сумели вернуть на прежнее место прежнего незаменимого руководителя.
1.
У великого писателя маленьких читателей Андерсена есть превосходная сказочка — — „Платье короля“.
Два изобретательных афериста явились ко двору и выдали себя за чудесных ткачей.
— Мы ткем такую тонкую пряжу, что глупому человеку ее даже и не заметить. Умный восхищается рисунком ткани. А глупый рядом стоит и глазами хлопает: не только рисунка, но и самой материи не видит. Предлагаем из этой материи сшить королю платье на удивление всему миру.
Простодушный, глуповатый монарх приказал выдавать ткачам все, чего бы они ни потребовали, представить им помещение во дворце и не мешать до конца работы.
Ткачи потребовали золота, пили, ели, развлекались и к условленному дню вышли к королю с пустыми руками, делая вид, что несут чудесное платье.
Все придворные тоже притворялись, что любуются платьем, не желая прослыть за дураков, и вслух расхваливали его фасон и рисунок.
Боясь выказать себя глупым, король тоже не отставал от других в похвалах ткачам. С помощью придворных он разделся до-нага и облачился в новый костюм из удивительной материи.
В таком виде он вышел к народу. Народ, как один человек, приветствовал монарха и нахваливал его новый наряд.
Только один ребенок крикнул:
— Смотрите: а ведь он голый!...
2.
У великого поэта наших дней Рабиндраната Тагора есть прелестная сказочка — „О старике искателе“.
Безумный скиталец всю жизнь искал того камня, который превращает все в золото. Безнадежно искал. Но не мог перестать, потому что искать — стало его жизнью.
Вошло уже в привычку. Идет, наклоняется, поднимает каждый камешек, дотронется им до веревки-пояса и отбросит, даже не посмотрев, произошло ли превращение.
Как-то пришел деревенский мальчик и спросил:
— Где ты раздобыл эту золотую цепь, которой ты опоясан?
Дико потряс головой скиталец. Он не заметил превращения веревки в золото, и своею собственной рукой отбросил счастье, которое ему далось в руки.
И снова вернулся безумец на следы своих ног искать пропавшее сокровище, и был он без сил и с сердцем, повергнутым в прах и согбенно клонился, как клонится дерево, вырванное с корнем.
Понятен символ поэта. Часто мы, сами того не подозревая, отбрасываем от себя счастье, которое нам далось в руки и успело даже озолотить часть нашего бытия...
Но есть еще и другой символ в этой сказке.
Только ребенок, непременно ребенок, сумел заметить истинное золото там, где никто не заметил.
А у Андерсена: только ребенок сумел разглядеть, что король голый. Остальные внушали себе и друг другу пышное великолепие его платья.
3.
Ребенок может рассмотреть то, чего не заметят и десятки мудрецов.
Детские глаза любопытно устроены. Они просты. И мудры мудростью простоты.
Они смотрят без призм. Без окрашивающих стекол, без очков, без навыков и привычек, — своими глазами.
А наши глаза почти никогда не бывают нашими глазами. Мы на все смотрим глазами других. Чужих. Глазами ближних и дальних. Мудрых и безумных. Врагов и друзей.
Тех, кто нам авторитет; тех, кому мы авторитет. Едва родился я, как я уже не я:
Наследственность гнетет неумолимым роком. И давит я мое с порога бытия...
Мы смотрим глазами родителей, дедов, прадедов. Потом глазами наших нянек в юбках, или в брюках. Потом глазами наших учителей.
Потом глазами писателей, произведения которых впитываем в себя. И, чем талантливее писатель, тем больше он влияет на наше зрение.
Потом любимая женщина — жена, возлюбленная.
Лишь детские глаза, не вооруженные ничем и в особенности „исторической перспективой“, видят, что у искателя золотой пояс и видят, что король гол.
Дети мудры тем, что не мудрят. Мудры простотой.
4.
Тот же мудрый ребенок — старик-дитя, поэт-жрец, певец-философ Рабиндранат Тагор в своей книге радости бытия: „Садхана“ говорит:
— Вы, запад, смотрите на природу, как на врага, которого следует покорить, завоевать и держать в порабощении. Мы — восток — смотрим на природу, как на друга, которого следует еще больше полюбить, с которым следует еще больше сжиться, в душу которого следует еще больше проникнуть.
Мы — взрослые — запад насыщенный, пресыщенный культурой. Он изжил себя и идет к закату, оглядываясь с надеждой на восток.
А дети — это восток, знающий одну мудрость — общение с природой, обожание, обожествление природы и их религия — радость бытия, радость природы.
Уже Брама оценил ясность детских глаз. И в трудные моменты жизни советует глядеться в них.
5.
Посмотримся же в детские глаза.
Посмотрим, как отразилась в них современность.
Передо мной работы мальчиков двух лучших школ полиграфического искусства в Москве б. Сытинской школы и школы Художественного Печатного Дела в Серебряном переулке на Арбате.
Перед маленькими главами учеников произошло событие мирового значения — наша великая революция.
Такое событие, в котором мы, взрослые художники слова, кисти, резца, струны, еще не успели разобраться.
Еще не найдены настоящие слова, краски, камни, звуки.
Роман „Война и мир Революции“ появится, быть-может, через 25—50 лет.
Мы, взрослые художники, будем подыскивать „углы зрения“, „изучать перспективы“ (от линейной до исторической), подбирать „освещение“, пропускать через всякие „призмы“.
Словом, будем относиться к природе (в данном случае к природе Революции), как к врагу, которого надо покорить под нози своей индивидуальности, пропустить сквозь огонь и медные трубы своего вдохновения, через горнило личных симпатий, возможностей и польз.
Глаза же ребенка в революции видят голую природу, с которой надо еще больше сжиться.
Ребенок видит и то голое, что в самом деле еще обнажено.
И видит золотую цепь на том месте, где была веревка.
6.
Ведь в чем сущность революции и революций.
Народ посмотрел на короля простыми глазами Андерсеновского ребенка и воскликнул:
— Да он голый!
И все увидали, что он голый.
И поняли, из какой невесомой материи лести и раболепства соткана придворными ткачами ничтожная сама по себе порфира.
Монархическая цензура в свое время должна была бы запретить, как подрывающую основы, сказку Андерсена „Платье Короля“.
И в чем сущность революционного искусства, — увидеть золотую цепь там, где была веревка.
7.
Просто подошли к революционным темам дети 1-ой Образцовой школы, произведения которых я воспроизвожу в первую голову.
Началось все ораторами.
Вот три оратора: городской, в котором угадывается тов. Ленин, и два деревенских — крестьянин и солдат. Удивительно талантливо первым мальчиком разрешена проблема толпы: за спиной оратора чувствуется бесчисленное. множество людей. От первого плана, почти непосредственный переход к четвертому.
Неестественно велик оратор (больше фигур первого плана), неестественно врос он в кафедру, неестественно, бессгибно вытянута его рука — и все-таки простота и искренность делают такою естественною всю эту сценку.
Второй мальчик из дюжины однопланных фигур строит аудиторию деревенского оратора. Перспектива совершенно не соблюдена: оратор, находящийся на втором плане, вдвое, если не втрое, больше любого из слушателей.
Но у ребенка своя перспектива, та же перспектива, как и у китайцев — детей востока, — „принцип относительности“:
Что важнее, то и должно быть на картине больше.
Боги и на японских какемоно и на индийских миниатюрах в несколько раз больше своих поклонников.
Ораторы важнее своих слушателей, и ребенок делает этих героев, богов картины, вдвое больше ростом, чем простых смертных.
У третьего мальчика оратор (по-видимому, раненый красноармеец) подан почти с соблюдением перспективы.
И вся картинка на редкость жизненна и удачна по композиции. В позах нет ни напряжения, ни условности. Они выслушали и обсуждают.
8.
Детские глаза видят все очень просто. Начались манифестации.
Этой теме посвящено шесть рисунков.
Первый мальчик (А. Васильков) дал какую-то праздничность. Манифестация появилась не внушительная по размерам, но на нее откликнулись и земля, и небо.
Чувствуется усиленное движение.
Трамвай, автомобиль, извозчики, велосипедисты, мальчик, собака, аэростат, аэроплан, цеппелин — все вторит скромной по размерам, а может-быть закрытой трамваем, толпе с флагами.
Город взят интересно. Здание талантливо стилизовано. Но эта стилизация ему придает какой-то иностранный характер.
На втором рисунке — деловая, стройная манифестация. Фигура, наклонившаяся до земли, очевидно, поднимает прокламацию, брошенную с грузовика.
Прекрасное распределение черных пятен. Третья манифестация хороша своей непринужденной жизненностью: часть детей бросилась к решетке и любуется вешней водой. Нет никакого порядка в распределении силуэтящихся безруких фигурок.
Мастерски подан трамвайный столб и левые здания.
Много делового настроения в фабричной манифестации. Трубы дымят. Ворота обвиты гирляндами. Черная лава рабочих выливается из них и растекается. Есть напряженность момента.
Удачно брошены пятна плакатов.
Милая наивность приютской мелюзги, проходящей с плакатами мимо столовой.
Чтобы фигурки не сливались, они в простоте душевной оконтурены белым. На всю компанию дана только одна рука — тому, кто несет впереди елку.
К чему в самом деле идущим руки?
Зато ноги показаны у всех и у всех в третьей позиции.
Перспективы никакой. Оттого черная фигура на втором плане кажется каким-то громадным памятником.
Но зато — искренно. А искренность стоит перспективы.
В „Годовщине революции“ белые фигуры оконтурены черным. И здания белы. Чувствуется свет и праздничность. Ораторы на третьем плане, но больше фигур второго плана. Это делает их колоссальными.
Но спорить с этим не приходится: так видят детские глаза.
9.
Часто слышишь: — Быт умер!
— Был быт, да весь вышел, осталась одна канитель!
— Разве это жизнь! Не жизнь, а житие. Не быт, а бытие.
— Не бытие, а нытие...
— Не нытие, а вытие.
А вот детские глаза увидали жизнь, рассмотрели бодрый быт и запечатлели его четко, отчетливо.
Им не с чем сравнивать, не о чем скулить, и они берут жизнь как она есть, — приемлют революцию.
„Читальня“ и „На железнодорожной станции“ — (уборщицы спецы) — две спокойные бытовые картинки.
Незлобиво подана и „Снежная повинность“. Комично владеет лопаткой гражданка в шляпке с большим пером (первый план — правый угол). Жизненная группа — два котелка и фуражка, тянущие санки со снегом.
Как естественно размахнулся рабочий в блузе. Сценка в воротах — барыня и мальчик — полна рассказа.
Перспективы нет. Граждане громадных форматов валятся с крыши. И все-таки бытовая картинка прелестна.
10.
Детские глаза не видят крови.
Ни одной кровавой сцены нет в том большом ворохе детских рисунков, который я изучаю.
Аресты есть, — один из них я привожу.
У автора много наблюдательности. Срежиссирована сцена умно. Все фигуры красноречивы.
Есть арест и у детей Арбатской школы.
Но тоже никакого трагоса в рисунке не чувствуется. Подано просто. Быт „детский“.
Арбатцы вообще богаче по части современного быта, охваченного нэповской горячкой.
Не без юмора изображены „спикулянты“ и иные золотоискатели сухаревских, смоленских и прочих золотых приисков Москвы.
В ученике Михайлове и в минутных карандашных рисунках угадывается будущий Владимир Маковский.
„Баба с подносом“, „Торговка“, „Спикулянт“ (правописание автора), „Очередь у Кооперации“, „Мешечник“, “Рынок“, „Базар“ (между прочим у автора „Бозар“ и это правильнее — beaux arts), „Мальчик на буфере“ — все наброски полны психологической правды.
Авторы не знают анатомии. Отдельные фигуры не анатомичны. Но они знают анатомию жизни, анатомируют явления окружающего быта с исключительной проникновенностью.
И карандаш послушен их впечатлительности.
11.
О Михайлове всего больше хочется думать, что это будущий Владимир Маковский.
В его рваном перовом штрихе столько уверенности и экспрессии. Анатомия самая детская.
Но отдельные фигуры живут в толпе и с толпой.
Посмотрите, сколько панической беготни в наброске „Рынок разгоняют“.
Рисунки сделаны моментально. Почти при мне.
12
Если сравнить рисунки детей дореволюционных лет (они будут воспроизведены в № 2 журнала) с теперешними, бросается в глаза различие тем.
Дореволюционный ребенок не видел дальше своего класса, детской, дома, семьи.
Тут — „В ожидании учителя“, „Главная перемена“, „Мясник“, „Бухгалтер“, „Дождь идет“ — тоже несомненно талантливые наброски но без оттенка общественности'
Революция направила глаза ребенка в другую сторону и перед ним открылась
— Общественная жизнь.
Часто приходится слышать курьезные объяснения того засилья футуристов, которое имело место в нашей художественной жизни:
— Они первые и единственные из художников, которые пошли в ногу с нами и дали отображение революционной жизни в своих картинах. Они революционеры палитры.
Это заблуждение поняли уже все. Изображать кривобоких, криворылых, кривоглазых, кривоносых монстров и называть их Рабочим (с большой буквы), значит оскорблять рабочего (с маленькой буквы).
Называть кривляк, гримасников, шутов или хулиганов революционерами палитры значит оскорблять звание революционера.
Говорить, что они пошли нога в ногу с народом, который смеется над их макультурой, — значит оскорблять народ.
Говорить, что они „отображают“ что-то из революционных идеалов, значит не уважать, не понимать и не иметь самому этих идеалов.
13.
Пока, первыми отозвались на биение современного пульса жизни — дети.
Детские глаза просто увидали, детские руки просто изобразили то, за что взрослые художники ещё и не решались браться, так как видят в этом слишком большую сложность.
Детские глаза...
Мы должны чаще и чаще смотреться в детские глаза.
К сожалению, в мире все меньше и меньше детских глаз.
Первое, что теряет человек, — детские глаза.
Посмотрите на глаза детей, все еще торгующих на многих углах и перекрестках „Идеалом“, „Ирой“, „Зефиром“,—разве это детские глаза. Разве это не глаза стариков и старух...
Настоящие детские глаза я нашел вот в этих двух школах, в которых, по счастливому совпадению, преподавали: в 1-й Образцовой — ветеран русской деревянной гравюры И. Н. Павлов, в Арбатской — его брат и ученик А. Н. Павлов.
Н. Георгиевич.
Журнал «Искусство и промышленность», №1, январь 1924, стр 12-19
https://electro.nekrasovka.ru/books/6171395
Свежие комментарии