Тёплое московское лето 1964 года, в столицу приехал молодой русский эмигрант Михайло Михайлов. Как можно догадаться по его имени, он приехал с визитом в страну, который ныне нет, из другой ныне несуществующей державы — Югославии. Тогдашний советский глава Никита Сергеевич пытался повернуть вспять многие решения прежнего вождя и хотел примирения с «мятежной» Югославией. Михайлов, обладавший необходимой квалификацией и будучи русским, был отправлен в СССР налаживать отношения между двумя соцстранами.
Его заметки, составившие книгу «Лето московское 1964» — это потрясающая возможность взглянуть на Москву тех лет свежими и незамутнёнными глазами русского человека. Это уникальнее мемуаров советских граждан — для них Москва слишком привычна. Это уникальнее мемуаров западных гостей — для них Москва слишком чужда, и все впечатления сбиваются в одну кучу. Это уникальнее мемуаров старых белоэмигрантов, посетивших Москву — те погружены в постоянные сравнения с прошлым.
Молодой Михайло Михайлов, родившийся в 1933 году в Королевстве Югославия и никогда до этого не бывавшей на родине предков, но, разумеется, слышавший и читавший про неё, смотрит на Москву свежими и дружелюбными глазами, которые бесстрастно фиксируют реальность. Из целой книги выбраны отдельные тематические главы, связанные с описанием жизни и быта советской столицы.
Район завтрашнего дня. Юрий Пименов, 1957 год
Прежде всего — ничто не похоже на то, что ожидает и представляет себе человек, читающий и западную и советскую печать.
На улицах стоят большие цистерны, из которых разливают русский национальный напиток — квас.
На каждом шагу — автоматы с газированной водой. Стакан чистой газированной воды — копейка, с малиновым соком — 3 копейки.
На стенах домов рекламы и плакаты — выступает исполнитель западных мелодий Эмиль Хоровец.
В каждом квартале — амбулатория для вытрезвления пьяных — «вытрезвитель». Вечером пьяные встречаются часто. Днём подходят трезвые, просят закурить. Очевидно здесь это принято, так как сигареты недорогие, хотя, как правило, плохие. Когда в табачные лавки поступают болгарские «Солнце», люди становятся в очередь и берут по несколько десятков коробок.
На окраинах города ночью опасно выйти на улицу, несмотря на многочисленные патрули своеобразной народной охраны — «дружинников».
Метро не поддаётся описанию. Через каждую минуту или полторы подходит поезд и всё действует безотказно.
На каждом углу — справочный киоск. За две копейки вы узнаете о номерах автобусов, троллейбусов, о линии метро, которые вас доставят к желаемой цели.
Шампанское продают в разлив и можно пить у стойки. А Москва действительно огромна. По величине сегодня она занимает пятое место в мире. После Нью-Йорка, Лондона, Токио и Шанхая.
Но люди в отношениях друг с другом невероятно грубы. Сядете в ресторане за свободный стол, а официант заорёт: «Разве не видите, что вон тот там не полностью занят, что вы, ослепли!» То же самое в лавках, в 3 автобусах, трамваях. Правда, не по отношению к иностранцам.
В отеле на Котляревской набережной, в который я хотел переехать, потому что он в самом центре города, несмотря на то, что я показал официальную путёвку, служащая в приёмной даже не пожелала со мной объясняться: «Говорю, нет места, чего ещё здесь стоите?» Когда я вынул паспорт, начала извиняться:
— Простите, я подумала, что вы русский.
И место нашлось.
Москва 1965 года глазами British Pathe
Много ли москвичи читают? Я ежедневно, находясь в вагоне метро по часу-полтора, считал людей с книгой в руках. На 20–30 человек в вагоне читают книги трое-четверо. Газеты — почти никто. Это и понятно. Советские газеты всё ещё не интересны. Может быть потому люди и читают книги, хотя кажется, что и в других странах, в больших городах, где приходится бесконечно сидеть в метро, тот же процент читал бы книги, — при условии, что газеты были бы похожи на советские. В руках видна только «Вечерняя Москва». В ней есть программа кино, объявления о расторжении браков, о защите диссертаций и т.п.
Метрополитен «имени Ленина», Центральная библиотека «имени Ленина» и даже Московский «ордена Ленина» — цирк! Чуднó, как люди не замечают: то, что часто, слишком часто повторяется, теряет всякое значение…
В ресторанах, магазинах, автобусах, музеях, на железнодорожных станциях и аэродромах, везде, везде — красные доски. На них — одна из двух надписей. Первая: «здесь работает бригада коммунистического труда». Вторая: «здесь работает бригада, борющаяся за звание бригады коммунистического труда».
Однажды иду по улице Горького и вижу женщин, толкающихся в очереди. Это продавали дамские зонтики. Литр водки стоит столько же, сколько шесть больших долгоиграющих пластинок, и я не понимаю, откуда столько пьяных. Вообще электроприборы и фотоаппараты очень дёшевы, а текстиль, обувь и водка — непонятно дороги.
Часто встречаются «гомеопатические» аптеки.
А перед мавзолеем Ленина на Красной площади — огромная очередь, между прочим, созданная искусственно. Дело в том, что мавзолей открыт только с 11 до 14 часов и то не каждый день. Принимая во внимание шестимиллионное население Москвы и бесконечные делегации из провинции, неудивительно, что в течение этих коротких часов скапливается большая очередь. Внутри человек ощущает какое-то странное, если можно так выразиться, — мистическое чувство. Лежит под стеклом не кто иной, как Ленин, видна щетина на небритых щеках. Торжественная тишина. И всё же человек не уверен — а может быть он из воска. Очевидно нет, восковой выглядел бы более естественно. В мавзолее через каждые два шага стоят солдаты и внимательно наблюдают за руками посетителей и следят за каждым вашим движением. С собой нельзя брать никаких вещей.
В Третьяковской галерее, в зале, где выставлены произведения социалистического реализма, служащая галереи сказала мне: «Знаете, на это здесь и я не смотрю, но целыми ночами не могу выйти из складов — если бы вы знали, какая красота! Вы ещё молоды, вы ещё увидите эти картины выставленными здесь». Нас прервали и я так и не узнал, о каких именно картинах шла речь.
Газеты атаковали молодого художника Глазунова, чьи картины как раз выставлялись в Москве. Я пытался на неё попасть. Невозможно — очереди как перед мавзолеем. Остальные выставки — пустуют. И не зря.
На кладбище Новодевичьего монастыря лежит половина русской истории. Нашёл могилу Владимира Соловьёва. Кто-то заботится о ней — на могиле цветы.
В Москве сегодня 40 действующих церквей. Они переполнены, трудно протолкаться! Посещают их главным образом пожилые мужчины и женщины, есть и девушки.
Особый аттракцион — так называемые «парки культуры и отдыха», в особенности Центральный парк имени Горького. Это громадные озеленённые комплексы, наполненные разнообразными аттракционами, что-то вроде венского «Пратера». На многочисленных открытых сценах ежедневно бесплатные вокальные и инструментальные концерты, народный фольклор в исполнении как различных любительских обществ, так и известных профессионалов. Крутятся карусели, танцевальные оркестры играют мелодии, бывшие у нас в моде пятнадцать лет тому назад (играли «Тико-Тико» и «Домино» и я вспомнил молодость), девушки танцуют парами. И вообще на каждом шагу заметно, что в Советском Союзе женщин гораздо больше, чем мужчин. Сейчас женщин на 20% больше, чем мужчин, и процент этот всё увеличивается. К этому следует прибавить, что большое количество молодых людей — в армии и на разных сибирских стройках.
По вечерам в парке им. Горького часто устраивают фейерверки. Хлеба и зрелищ! Между тем более зажиточные москвичи проводят досуг иначе. Большая часть «высшего общества» всё лето проводит в небольших лесных поселках, в деревянных домах, так называемых «дачах», невдалеке от Москвы. Утром едут на работу, вечером электричкой возвращаются на дачу.
МГУ
Московский государственный университет…
Грандиозное здание на Ленинских горах. На самом деле никаких гор нет. Местность просто немного возвышается над центральной частью Москвы. Университет — достойный памятник периоду «культа». В том же стиле, как и «Дворец культуры» в Варшаве. Нефункциональный мамонт — громада со шпилем высотой в 30 метров и огромной звездой наверху. И на каждом углу — башни, а на башнях, на громадной высоте — статуи. Главное ощущение при виде здания — чувство беспомощности и собственной незначительности. В Италии я видел небоскрёбы и бóльших размеров, но они не производили такого зловещего впечатления.
Советская открытка начала 1960‑х со зданием Московского университета
В крыльях здания находятся студенческие общежития. Студенты ничем не отличаются от югославских. Разница лишь в том, что они работают не разносчиками молока, а кочегарами и ночными сторожами. Каждый изворачивается как знает и умеет. Говорят, что процент абортов среди студенток очень велик. Встречается большое количество чёрных и азиатов. Отношения с чёрными натянутые, в особенности после негритянской демонстрации на Красной площади прошлой зимой.
— К нам прислали одну буржуазию, — сказал о чёрных студентах мой официальный гид, симпатичный сибиряк Олег Меркулов.
Студенты — несмотря на то, что им постоянно угрожают ссылкой на годик-другой в так называемые трудовые лагеря, — почти ничего не боятся. Открыто дискутируют обо всём, без страха критикуют недостатки в своей стране. Правда — ещё до сих пор существует некоторая взаимная подозрительность. Так, один студент, с которым я подружился, предупредил меня, что другой, его коллега — «стукач», доносчик.
Через несколько дней тот другой студент сказал мне то же самое о первом! Но все они оптимисты и все считают, что жизнь в стране с каждым днём становится лучше и свободнее. Удивило меня и то, что никто не обращает внимания на группки, распевающие на ступенях лестниц во весь голос тюремные и концлагерные песни. Через иностранных студентов, — а их в МГУ около тысячи, — поступают иностранная периодическая печать, книги и пластинки, так что нет больше прежней строгой изоляции. Необычайно популярен джаз всех видов, пластинки перепродают по высоким ценам, переснимаются магнитофонные ленты — несмотря на то, что против джаза всё ещё ведётся полуофициальная кампания (пластинки с твистом на советской границе у советских граждан отбираются). Между тем сравнительно недавно начала работать радиостанция «Юность», транслирующая передачи для молодёжи, которая открыто культивирует джазовую музыку. Студенты, как всегда и везде, являются авангардом всего нового.
Я встретил молодых и неизвестных поэтов, обожающих Андрея Белого, который до сих пор не переиздаётся, почитателей абстракций Малевича, говорил со студентами, хорошо знакомыми с Кафкой и даже видел любителей набоковской «Лолиты». Одного лишь я не встречал среди студентов МГУ — я не встретил ни одного последователя догматического соцреализма.
Фильмы
Муж Жирмунской рассказал мне о настоящем кавардаке вокруг фильма «Застава Ильича» (так называется одна из площадей Москвы). Дело в том, что три года тому назад режиссёр Марлен Хуциев снял по сценарию Геннадия Столикова фильм о конфликте самого молодого советского поколения с отцами, фильм, о котором все, кому удалось его просмотреть, говорят, что это — шедевр. Но партийная комиссия не выпустила его на экраны по той причине, что «конфликта отцов и детей у нас не существует». В особенности был возмущён Хрущёв, главным образом завершительной — несущей главную идею фильма — сценой. Эта сцена выглядит так: главный герой фильма, современный советский юноша, попал в трудную ситуацию и ночью ему приснилось, что он находится в доте во время войны и разговаривает со своим отцом как раз в ту самую ночь перед атакой, во время которой его отец пал. Юноша спрашивает отца: «Отец, что мне делать?», а отец отвечает вопросом: «Сколько тебе лет, сын?» Сын: «Двадцать три». Отец: «Так зачем ты меня спрашиваешь, мне двадцать один».
Сценка с юным поющим Михалковым в одной из лучших комедий про столицу — «Я шагаю по Москве» 1964 года режиссёра Георгия Данелии
Символика ясна — каждый отвечает сам за себя, и никто не может думать за другого и что бы то ни было за него решать.
Хрущёв по поводу этой сцены возмущенно произнес: «Даже животные не оставляют своих детей на произвол судьбы, а в фильме это делает советский человек!»
Но фильм вскоре выйдет с незначительными изменениями, а завершительная сцена останется, как была.
В этом году больше всего внимания привлекали фильмы из современной жизни — «Я шагаю по Москве» и «Человек идёт за солнцем». В последнем особенно неожиданной была прекрасная электронная авангардистская музыка молодого киевского композитора. И, конечно, как раз за музыку фильм и критиковали.
Но наивысшую похвалу публики и молодых критиков заслужил новый кинофильм — «Гамлет» в постановке ленинградского режиссёра Козинцева. Я думаю, что молодой артист Смоктуновский исполнил роль Гамлета не хуже Лоуренса Оливье. Смоктуновского считают типом «артиста-интеллектуала». Действительно, сильное, незабываемое впечатление Смоктуновский производит тем, что минимальными, едва заметными оттенками в голосе, в выражении лица вносит новую жизнь в драму Гамлета. Там, где другой артист играл бы «крещендо», Смоктуновский микроскопическими, «гомеопатическими» дозами выразительных средств создаёт потрясающую реальность трагедии. Большое впечатление производит музыка, написанная Шостаковичем. Роль Офелии сыграла дочь известною русского поэта и шансонье Вертинского, который в 1943 году по личному разрешению Сталина вернулся из эмиграции. Почти все студенты, с которыми я говорил, в восторге от «Гамлета». Светлана Саруханова — секретарь комсомольской организации Ленинградского университета, которая мне показывала Ленинград, — узнав, что я не видел фильма, пришла в ужас и настаивала на том, чтобы я непременно его посмотрел. Она видела его трижды и несколько раз повторила:
— Это фильм как раз о нас, да, да, о молодёжи!
Кстати, здесь в Ленинграде я хотел навестить знаменитого Черкасова — исполнителя ролей Ивана Грозного и Александра Невского из фильмов Эйзенштейна, получившего в этом году Ленинскую премию. Но мне удалось поговорить с ним только по телефону. Он как раз уезжал на дачу, а я на следующий день улетал назад в Москву. Черкасов сейчас готовится к роли Каренина в новом кинофильме «Анна Каренина».
В московских кинематографах — их более восьмидесяти — показывают и западные фильмы. «Развод по-итальянски» — в двадцати девяти театрах. Затем «Тайны города Парижа», «Фанфан — ля ля» с Жераром Филиппом и многие другие. Труднее всего — из-за толчеи — попасть на американский ковбойский фильм с Джюлем Брюннером — «Семеро прославленных».
Также очень популярны короткометражные сатирические полудокументальные фильмы на злобу дня. Выходят они под общим названием «фитиль» и нумеруются порядковыми номерами.
Театры
Из 30 московских театров в июне работала только половина. В остальных гостили ансамбли из провинции.
Мои друзья, студенты Гитиса (Государственного института театрального искусства), с которыми я познакомился на Загребском фестивале студенческих театров в 1963 году (свет невелик!), театральные энтузиасты и фанатики, без сомнения были наиболее компетентными советниками по части того, что можно выбрать из сотни различных программ в театрах столицы.
Сцена из спектакля Константина Симонова «Четвёртый». Слева направо: Олег Ефремов, Владимир Заманский, Игорь Кваша, Пётр Щербаков. Театр «Современник», 1 января 1961 года
К сожалению, все сошлись на том, что этот сезон был чрезвычайно скудным на интересные постановки и что есть только два-три спектакля, которые следует посмотреть. Во-первых, — и это во что бы то ни стало, — на любое представление театра «Современник». Кое как мне удалось проникнуть в этот театр на представление «Сирано де Бержерак» Ростана. Сам по себе спектакль, несмотря на прекрасных актеров, не привлёк бы такого внимания москвичей, если бы театр «Современник» не производил попыток модернизировать закостенелую традицию русской сцены, которая ни на йоту не изменилась со времени «Прогулки в Россию» Крлежи (Мирослав Крлежа — крупный югославский писатель и литературовед. — Ред.) и разрушить многолетний шаблон «реализма по Станиславскому». Именно поэтому спектакль «Сирано де Бержарак» вызывал бурное воодушевление публики. У актёров были разноцветные бороды и волосы (зелёные, фиолетовые, синие, красные, оранжевые); оформление сцены было едва заметно, едва обозначено и стилизованно, а действие происходило иногда в самом зале, среди зрителей.
Через день в Художественном театре (МХАТ) я смотрел пьесу плодовитого, но не очень даровитого писателя Д. Гранина «Иду на грозу», пьесу, которая пользовалась почти самым большим успехом в прошлом сезоне. Просто невероятно, что «художники» могут ставить столь глупые и скучные спектакли, а публика смотреть и не свистеть. Это так называемая «производственная» драма, где основной конфликт между героями происходит в плане борьбы за строительство или изобретение или перевыполнение плана. Но в то время как Дудинцеву в его романе конфликт инженера Лoпаткина с технической бюрократией служил средством для изображения более глубокой экзистенциональной трагедии героического одиночки в тотализированном обществе, — в произведениях Гранина и бесконечного числа ему подобных, под тонкой поверхностью натянутого и психологически необоснованного конфликта, скрывается одна пустота. И тщетны были старания мхатовцев заполнить эту пустоту, и вероятно именно для заполнения вакуума режиссёр прибег ко всем возможным сценическим эффектам — зритель даже видит в полёте самолёт, в котором происходят некоторые сцены (вот, действительно, великое мастерство!), гремят громы, блещут молнии — и всё похоже на очень, очень плохой фильм.
В Московском театре сатиры я смотрел комедию в двух действиях Афанасия Салынского «Ложь для узкого круга», о которой советская печать много писала, а один критик даже назвал её советским «Тартюфом». Одна женщина, узнав, что человек, за которого она когда-то должна была выйти замуж и который погиб на фронте, недавно объявлен героем, — заявляет, что отец её незаконнорожденной дочери именно этот герой. Поскольку эта женщина одновременно руководитель области — она надеется извлечь для себя политическую выгоду. В это время появляется какой-то тип, который утверждает, что покойный не был героем, а был предателем. Героиня пугается и забирает назад заявление об отцовстве героя. Катастрофа наступает в тот момент, когда одно из положительных действующих лиц — сотрудник государственного архива и бывший энкаведист (это подчёркнуто) разоблачает клеветника и спасает честь мёртвого героя. Всё это очень убого, натянуто, а сатира до такой степени мягкая, что не хлещет, а поглаживает.
Четвёртый спектакль — драма И. Голосовского «Хочу верить», которую я смотрел в постановке Ленинградского театра им. Ленсовета, показался мне немного более интересным. Правда, фабула близка к криминально-психологической драме; дело идёт о восстановлении репутации женщины, обвинённой в том, что она во время войны сотрудничала с оккупантами. Но главная мысль вещи, — то, что, несмотря на всевозможные факты и материальные доказательства, наиболее верным мерилом всё же остаются ощущение и интуиция, — в какие-то моменты придавала драматическому конфликту силу и глубину.
Но самым интересным переживанием была без сомнения, драма С. Алёшина «Палата» в московском Малом театре, драма, которая в 1963 году была поставлена на 44‑х сценах страны 1320 раз и заняла четвёртое место в списке спектаклей, наиболее часто сыгранных в сезоне (согласно утверждению журнала «Театр» № 7 за 1964 год, стр. 23).
Действие драмы происходит в больнице, где в одной палате лежат три человека, которых, кроме врача, иногда навещают родственники. Действующих лиц очень мало, но и на них отражается тяжёлое наследие «культа Сталина». Происходит конфликт между двумя больными — ответственным руководителем Прозоровым и писателем Новиковым. Разговор происходит без свидетелей и поэтому он полностью откровенен. На упрёк писателя Новикова в «руководительской заносчивости» Прозоров открывает своё лицо:
«Прозоров: А то, что говорил Сталин, вы, конечно, уже забыли?
Новиков: К сожалению, я помню это очень хорошо.
Прозоров: А вы, вероятно, из этих… Вы не были в заключении?
Новиков: А вы кто?
Прозоров: А я из тех, кто считает, что некоторых не следовало выпускать на свободу. В особенности таких, как вы, писателей. Возятся с вами, советуются, убеждают, выслушивают ваше мнение. А вы распустили языки. Препираетесь, рассуждаете, лезете со своими советами. Показали бы вам до 1953 года. Вас бы… (показывает рукой: зажали бы)».
Облик сталинца в этой драме изображен немилосердной кистью. Прозоров отвратителен, он доходит до того, что цинично бросает Новикову, готовящемуся к тяжёлой сердечной операции:
— А вы отсюда не выйдете. Умрёте под ножом. Я это слыхал в перевязочной. Сдохнете!
В драме ничего не сказано об исходе операции Новикова, но в ней показано нечто другое: выздоровевший Прозоров упаковывает свои чемоданы и отправляется домой. Успех драмы показывает, что театр может существовать только в том случае, если он активно участвует в решении животрепещущих проблем общества и личности.
Но театры переполнены даже тогда, когда идут «производственные» спектакли, скучные и стереотипные. Этот факт очень трудно объяснить. Ни в Югославии, ни в Западной Европе такие представления не собрали бы публику даже на второе представление. Они, я думаю, другого не заслуживают. А вот советские театры переполнены. Как будто у советской публики существует какое-то непреодолимое стремление к жизни, к переменам, к чему-то необычному — и отсюда стремление в театр вне зависимости от качества репертуара. Ничем другим невозможно объяснить эти вечно переполненные залы (следует учесть и тот факт, что большинство театров даёт два представления ежедневно!).
И, несмотря на это, советские театры сегодня — за редкими исключениями — музеи. Как раз популярность «Современника», смело вводящего новое (конечно, это выражение действительно здесь только в отношении к советской сцене), пытающегося сценическим путем реабилитировать Мейерхольда и Таирова, показывает, что советская сцена неминуемо должна пережить театральную революцию.
Московские студенты несколько лет тому назад пытались ставить Ионеско, а сегодня добиваются больших успехов, ставя Брехта, который для советского театра «чересчур новатор». Верю, что через несколько лет на советскую сцену бурно ворвутся французские авангардисты. Именно там они необходимы более, чем где-либо, — они разрушат все сценические музеи.
Загорск
В семидесяти километрах от Москвы находится городок Загорск, в котором находится знаменитая Троице-Сергиевская лавра — комплекс церквей и монастырей XIII века. Несмотря на то, что иностранцы не имеют права без разрешения отъезжать от Москвы дальше, чем на 30 километров, мой официальный гид мне разрешил съездить в Загорск. Сам он в это время был занят.
Общий вид архитектурного ансамбля «Троице-Сергиева лавра», 1970‑е. Из комплекта открыток «Загорский музей-заповедник» из серии «Памятные места СССР» издательства «Планета» 1981 года
Среди живописной и буйной зелени небольшого городка (в котором, кстати сказать, человек нигде не имеет возможности присесть, чтобы написать открытку или отдохнуть, так как по советскому обычаю никаких буфетов или ресторанов не существует — люди не привыкли «терять время»), на возвышении, окруженная старинной крепостной стеной, лавра — десяток церковных куполов. Внутри самой лавры несколько зданий занимает Государственный антирелигиозный музей. В лавру приходят люди за несколько сот километров, и её церкви всегда переполнены. Приезжают сюда и иностранцы. И именно антирелигиозный музей в гнезде церквей символизирует отношение власти к религии.
Конечно, существование музея, — демонстративно бросающегося в глаза в атмосфере лавры, — ни в коем случае не способствует обращению непросвещённых верующих в атеистов. Наоборот. Музей приводит в недоумение, вызывает возмущение и человеку хочется перед ним публично перекреститься, пусть даже в первый раз в жизни. Он в лавре — хвастливый представитель власти, и только содействует повышению авторитета «служителей культа», которые вынуждены сто раз в день проходить мимо него. Такое отношение власти к религии, то есть отказ от предоставления человеку права самому свободно определять, где истина, а где заблуждение, попрание свободы совести — усиливает и поддерживает всевозможные религиозные секты.
Советские газеты полны антирелигиозных статей, памфлетов, воззваний. В этом году ЦК КПСС уже собирал два совещания, посвященные борьбе с религией. Баптисты множатся и ежедневно открываются новые очаги секты, причём главным образом в рабочей среде. Конечно, в подобных ситуациях любое насилие только усиливает секты. Это и происходит в СССР, где трудно понять, кто бóльшие фанатики: религиозные сектанты или те «атеисты», которые против сектантов борются. Потому что — это заметил уже Андре Жид и, конечно, Николай Бердяев, — никакого атеизма в Советском Союзе никогда и не было. Атеизм — полное равнодушие к религиозному феномену. А эта непрекращающаяся фанатичная антирелигиозная борьба в СССР является доказательством чего-то другого; а именно, что у советской власти дело идет не об атеизме, а об антитеизме. И борьба ведётся кровавая. Несколько лет тому назад введён поистине иезуитский метод борьбы, так называемая «индивидуальная обработка» людей, о которых становится известным, что они верующие. К этим людям «прикрепляются» один или два человека, в чью обязанность входит беспрерывное «просвещение» своего подопечного — на работе, в клубе и даже на дому. Психические истязания, таким образом, достигают кульминации.
Ильичёв (советский партийный деятель, главный идеолог антирелигиозной кампании при Хрущёве. — Ред.) в этом смысле перещеголял Сталина. Во время второй мировой войны Сталин был вынужден допустить некоторую духовную свободу. На средства, вырученные от продажи в США церковных ценностей, были приобретены танки для двух дивизий, и до 1944 года, — когда Сталин уже полностью был уверен в победе, и у него не было больше необходимости кокетничать с религиозными чувствами военнослужащих Красной армии, — на фронтах второй мировой войны двигались колонны танков с белыми крестами, входящих в состав двух дивизий — дивизии Александра Невского и дивизии Дмитрия Донского.
После войны антирелигиозное движение приняло ещё большие размеры, чем между двумя войнами. Как известно, последние два года жизни Сталина были самыми мучительными в жизни Советского Союза. А между тем даже и Сталин не догадался ввести «индивидуальную обработку» верующих. Это изобретение последних лет. Весной этого года пленум ЦК КПСС принял предложение Ильичёва о введении во всех средних школах и на всех факультетах обязательного предмета — атеизма. И тогда впервые — до этого времени верный партии — видный французский марксист Р. Гароди изменил Москве и от имени французской компартии выступил против Ильичёва. «Католицизм с обратным знаком» «святой матери московской марксистской церкви» — налицо. Что всё это не имеет никакой связи с религией, а что дело идёт о попытке (к счастью, неудачной) уничтожения последних остатков свободы принятия решения человеком — доказывается как раз методами борьбы с религией.
Советские киоски переполнены самой вульгарной «атеистической» литературой. «Забавное евангелие», «Забавная библия». Журнал «Наука и религия» печатает самые дурацкие издевательства по поводу самой возможности существования свободы религиозной совести в человеке: «Есть ли бог?», «Этот лжец — Иисус Христос», «За стенами духовной академии» и т.д. Всё это, во-первых, глупо. Во-вторых, — наполнено неприкрытой ненавистью. И, разумеется, результат получается обратный желаемому. В прошлом году «Комсомольская правда» сообщала о бегстве в монастырь из одной московской школы группы девушек из девяти человек. У бедных девушек, наверное, старостой класса или преподавателем был какой-нибудь фанатичный «атеист-богоборец». Когда человек видит все эти глупости, то ему и самому хочется (назло) уйти в монастырь. Насильно с человеком ничего и никогда нельзя сделать. К счастью! Как говорит Николай Бердяев:
«Истина делает человека свободным, но человек должен свободно принять истину, он не может быть насильно, путем принуждения приведен к ней. Насильственное добро больше не добро, оно превращается в зло».
Климент Таралевич
https://vatnikstan.ru/chuzhbina/mosleto-1964/
Свежие комментарии