Егор Сенников:
Когда заканчивался первый локдаун, я развлекал себя по вечерам чтением архивных текстов журнала New Yorker. Один из них зацепил меня настолько, что мне захотелось его перевести на русский и снабдить иллюстрациями и комментариями. Это был огромный репортаж американского журналиста и спичрайтера Джозефа Крафта из заснеженной Москвы 1983 года. Это было огромное постбрежневское полотно, полное разнообразных политических хитросплетений. Крафт, прекрасно знакомый почти со всем советским истеблишментом, рассказывал о своих встречах в Москве, размышлениях о скором будущем и делился интересными наблюдениями об атмосфере и духе той Москвы.
А на этих праздниках я решил перевести предыдущий текст Крафта — его репортаж из советской столицы в 1978 году. И надо сказать, что из 2022 года он смотрится удивительно свежо и современно.
Крафт пишет о Москве, в которой набухают скорые перемены — но пока все только к ним потихоньку готовятся, пытаясь отрицать реальность. Брежнев уже с трудом говорит и все больше теряет контроль над ситуацией (его перехватывает у него КГБ и спецслужбы в целом, энергично используя процессы над диссидентами для достижения внешнеполитических целей). Политика разрядки, казавшаяся в начале 1970-х чем-то, что может дать надежду на мирное сосуществование, умирает — из-за действий обеих сторон (США и СССР). Некоторые, впрочем, хватаются за все возможности, чтобы продлить момент сближения двух сверхдержав.
В СССР идут политические процессы — Александр Гинзбург и Натан Щаранский, Звиад Гамсахурдия и американские журналисты Пайпер и Уитни (против них советское телевидение подало иск о клевете). Сложные отношения Советского Союза со всеми соседями (от Китая — по поводу которого собеседник Крафта прямо говорит, что страшнее всего — военный альянс США и Китая, до Египта и Японии). Нарастающий хаос, внутренние проблемы (экономика буксует, а закупки зерна из США только возрастают).
Текст (как и предыдущий) наполнен множеством замечательных деталей. Джоан Баэз (чей концерт с Сантаной должен был состояться в Ленинграде, но был отменен) выпивает в грузинском ресторане под Москвой с Окуджавой и Вознесенским, а переводчиком выступает Суходрев, переводчик Брежнева. Отказники выступают с протестами против советской власти, Андрей Сахаров называет милиционеров фашистами, Глазунов представляет коллекцию икон и самоваров, советских разведчиков арестовывает в Нью-Джерси ФБР, Джимми Картер пишет письмо Сахарову, а КГБ все активнее вмешивается в политику. Поверх всего этого — невысказанный вопрос «Что будет дальше?»
Это, конечно, такой мир накануне колоссальных перемен: уже в следующем году СССР введёт войска в Афганистан, в Иране произойдет Исламская революция, в США выборы выиграет Рейган. Брежневу осталось всего несколько лет — и мы знаем, что будет после него.
Но герои этого текста ещё не знают. Они живут на склоне вулкана и надеются, что подземные толчки, которые они ощущают — это не что-то страшное.
В общем, рекомендую всем для вдумчивого чтения:
«Ощущение отсутствующих побед во внешней политике, сочетается со слабостью руководства, и создаёт фон для недавней волны политических судебных процессов. Хотя бы потому, что Брежнев и его коллеги наверху не могут пристально следить за всеми деталями, различные бюрократические группы приобрели новый размах и силу. Среди них, конечно же, тайная полиция или КГБ. Тайная полиция имеет больше свободы действий, потому что те, кто подчеркивает важность зарубежных связей Москвы, потеряли влияние».
https://t.me/docsandstuff/4073
Письмо из Москвы, 1978 год
Джозеф Крафт
16 октября 1978 года, The New Yorker
Небольшое предисловие от Егора Сенникова. Текст, который вы можете прочитать ниже, был опубликован в журнале The New Yorker в октябре 1978 года, здесь вы можете найти ссылку на оригинальную публикацию. Его автор — Джозеф Крафт, известный американский журналист и спичрайтер, который в 1970–1980-х годах написал несколько объемных репортажей из Москвы. Ранее я переводил другой его текст, опубликованный в 1983 году. Я не использую эти переводы для заработка, моя цель — дать возможность русскоязычным читателям прочитать интересный репортаж и, своего рода, исторический документ.
Иллюстрация, открывающая оригинальную статью.
Одним прекрасным утром, если верить популярному в Москве анекдоту, главный идеолог Коммунистической партии Советского Союза Михаил Суслов позвонил министру иностранных дел Андрею Громыко и сообщил новость. «Брежнев умер», — сказал он. Громыко сначала потерял дар речи. А затем спросил: «Лично?»
В этом вопросе выражена — и, возможно, объяснена — ситуация, в которой сейчас находится Советский Союз. Здесь начался транзит власти, и все заинтересованные стороны понимают, что происходит. Сейчас страна застряла в своих прежних политических решениях и стратегиях. И хотя эти стратегии успешно реализовываются, страна стремится достигнуть целей, которые устаревают быстрее, чем страна к ним приближается. Такие безумные несоответствия характеризуют экономические и международные отношения, и даже в большей степени недавнюю волну политических судебных процессов. Если даже события ещё не вышли из-под контроля, то поводья ужасно растянуты, а само положение в Москве — странное.
Фото: архив “ИЗВЕСТИЯ”/Сергей Косырев
Безусловно, Леонид Брежнев — как Генеральный Секретарь партии, а с прошлого года — председатель Президиума Верховного Совета, а значит, и глава государства, — хозяин положения. Он произнес большую речь — отчет о сельском хозяйстве — на летнем пленуме ЦК партии 3 и 4 июля. Он председательствовал на сессиях марионеточного советского парламента, Верховного Совета, которые проходили 5 и 6 июля. Он, и только он один, неоднократно цитируется — часто полностью — в выступлениях других советских руководителей. Например, Громыко в своем докладе по внешней политике Верховному Совету назвал Брежнева «общепризнанным лидером Партии советских коммунистов и нашего социалистического государства и выдающимся политическим деятелем мирового масштаба, каждое слово которого, приковывает внимание всех мировых столиц и всех народов мира».
Политбюро ЦК КПСС на 1975 год
Первенство Брежнева резко контрастирует со слабостью всех возможных соперников. Из двенадцати других членов Политбюро трое — все они, кстати, старше Брежнева, которому 71 год, — хотят получить больше, чем имеют сейчас. Это Суслов, ветеран Политбюро, ему 75 лет; премьер-министр Алексей Косыгин, 74; и Арвид Пельше из Комитета партийного контроля, которому 78 лет. Практически ровесник Брежнева А. П. Кириленко, которому только что исполнилось 72 года, кажется, действует как его заместитель во внутренних делах и, как многие полагают, может быть его временным наследником.
Часть более молодых политиков ограничены особым характером своего жизненного опыта. Среди них Андрей Громыко; министр обороны Дмитрий Устинов; руководитель КГБ Юрий Андропов; и московский партийный руководитель Вячеслав Гришин. Два других члена, которые считаются потенциальными кандидатами на высший пост, имеют региональную базу поддержки, но у них мало сторонников в Москве: первый секретарь Компартии Украины Владимир Щербицкий и 55-летний Григорий Романов — самый молодой полноправный член Политбюро, который занимает пост первого секретаря в Ленинграде.
До лета прошлого года ключевое значение во внутренних делах страны было у шестидесятилетнего Федора Кулакова единственного члена Политбюро, который был моложе семидесяти лет, и который был — наряду с Брежневым, Сусловым и Кириленко — крайне высокопоставленным членом ЦК партии. Кулаков отвечал за сельское хозяйство. Брежнев в своем последнем докладе по этому вопросу не только изложил некоторые неприятные факты, но и заявил, что Политбюро в прошлом году сочло своим долгом «создать компетентную комиссию» для подготовки дискуссий по сельскому хозяйству в ЦК. Заявление о том, что «компетентная комиссия» вторглась, по сути, на территорию, подведомственную Кулакову, заставило «кремленологов», как выразился один дипломат, «понизить шансы Кулакова на лидерство». 17 июля, через две недели после доклада Брежнева, Кулаков скончался после инфаркта.
Его похороны лишь подтвердили предположения о том, что Кулаков выпал из фавора: Брежнева не было на похоронах; как не было ни Косыгина, ни Суслова. «Это показывает, что значат актуарные расчеты в качестве ориентира для определения того, кто будет преемником», — заявил один иностранный чиновник.
Но хотя превосходство Брежнева не оспаривается, самочувствие его только ухудшается. Леонид Замятин, бывший директор информационного агентства ТАСС, который сейчас работает на Брежнева в ЦК в качестве директора Департамента международной информации и сопровождал его во всех его недавних поездках, как по России, так и за границу, признался мне в разговоре, что его босс мучается как от постоянных простуд, так и от проблем с деснами и зубами. Большинство дипломатов-резидентов сочли ошибочными сообщения о якобы неизлечимой болезни Брежнева, поступившие из Парижа и Бонна во время его государственных визитов во Францию в июне 1977 года и Германию прошлой весной.
Но теперь даже они признают, что здоровье Брежнева ухудшается. Например, перед отъездом из Москвы на летние каникулы в Крым он появился на телевидении на церемонии чествования польского космонавта.
«Поляк говорил по-русски лучше, чем Брежнев», — заметил один дипломат, давно находящийся в Москве. «Брежнев выглядел ужасно, а звучал ещё хуже. Я даже не мог его понять. Он говорил так, как будто находился под водой».
Не нашёл видео общения Брежнева с Гермашевским — так звали польского космонавта — но вот видео той же поры, можно посмотреть на Брежнева в тот момент.
Сенатор Эдвард Кеннеди, который видел Брежнева 9 сентября, на следующий день после того, как он вернулся из отпуска, отметил, что он выглядит загорелым и здоровым. Но Кеннеди также отметил, что Брежневу нужны подготовленные тексты, даже тогда, когда он говорил на такие знакомые ему темы, как контроль над вооружениями, Китай и диссиденты.
В какой-то степени болезнь Брежнева замаскирована все более раздувающимся штатом помощников. В группу, возглавляемую Георгием Цукановым, входят эксперт по США и спичрайтер Андрей Александров-Агентов; эксперт по Европе Анатолий Блатов; специалист по Азии Евгений Самотейкин; заместитель по внутрипартийным делам Константин Черненко; заместитель по сельскому хозяйству Виктор Голиков; и Леонид Замятин, бывший руководитель ТАСС, который описал мне свою работу как «пропаганду в хорошем смысле слова — выяснение того, что другие говорят о нас, и согласование наших ответов на чужие заявление».
СССР, 1978 год.
Хороший пример — сельское хозяйство. Брежнев начал свой последний доклад Центральному Комитету по этому поводу со ссылкой на доклад, который он сделал сразу после смены Никиты Хрущева. «Нынешняя аграрная политика нашей партии проистекает, как известно, из мартовского пленума 1965 года», — заявил он. Затем он привёл множество статистических данных, показывающих, что сельское хозяйство значительно продвинулось вперед в период с 1965 по 1978 год.
Однако, несмотря на улучшения, Брежнев заявил, что советское сельское хозяйство оказалось ещё дальше от целей, поставленных им ещё в 1965 году. Он отметил, что производство мяса и молочных продуктов — это центральная составляющую «всего экономического развития страны и неуклонного роста материального благосостояния людей». Он признал, что «несмотря на заметный рост производства мяса… нынешний уровень развития животноводства не отвечает стремительно растущим потребностям».
Частично причина заключалась в плохом транспорте и неэффективном использовании техники. Но основная причина заключалась в том, что «дефицит зерна, особенно фуражного, все еще имеет место», потому что «спрос на него растет быстрее, чем производство». Каким бы разрушительным ни было это признание, Брежневу нечего было предложить. Политики, кроме развития того же, что он предлагал раньше. «Логический вывод, — сказал он, — [состоит] в том, что политика, сформулированная на мартовском пленуме 1965 года… должна быть продолжена».
Сельское хозяйство определяет внешнюю политику. Четыре из шести последних урожаев в России дали стране меньше зерна, чем она потребляет, что заставило руководство импортировать зерна всё больше — в основном из США и за твердую валюту.
В 1980 году США введут против СССР санкции (из-за войны в Афганистане), жертвой падут и поставки зерна. На обложке журнала Time заголовок, который гласит: “Зерно — это оружие”.
В период с 1 октября 1977 года по 30 сентября 1978 года русские импортировали 20 миллионов тонн зерна, в том числе 15 миллионов из Америки; общая стоимость импортированного зерна составила почти 2 миллиарда долларов.
Спрос на твердую валюту усиливается из-за замедления темпов роста советской промышленности (с ежегодных темпов роста с шести процентов в начале 1970-х годов он снизился до четырех процентов в настоящее время) и ее неспособности производить передовые технологии — например, современные компьютеры. Добавьте к этому обострение отношений с Китаем, и вы получите рецепт брежневской внешней политики.
Разрядка может казаться американцам нечеткой концепцией, но ее основные черты хорошо понятны. Акцент делается на избежание прямой конфронтации с Западом, чтобы способствовать укреплению советской экономики и дать России возможность развязать руки в отношениях с Китаем. За последние шесть лет русские подписали соглашения о торговом и технологическом обмене со всеми ведущими промышленными странами.
Ряд других соглашений касается сохранения статус-кво в Европе и сдерживает конкуренцию с США в области ядерных вооружений. В Московском договоре 1970 года Западная Германия согласилась не применять силу для возвращения территорий, захваченных во время Второй мировой войны. В Хельсинкском соглашении 1975 года Соединенные Штаты, Канада и все страны Европы — в обмен на советские обязательства в отношении передвижения войск и определенных прав человека — приняли принцип, согласно которому для изменения границ на континенте не должна применяться сила.
На московском саммите в 1972 году Брежнев и президент Никсон подписали договоры (известные как ОСВ-1), которые временно ограничили наступательное ядерное оружие и ограничили количество систем противоракетной обороны, которые две страны будут строить, тем самым гражданское население каждой страны становится заложником ракет другой страны. В 1974 году на саммите во Владивостоке Брежнев и президент Форд установили руководящие принципы для ОСВ-1, которая будет действовать до 1985 года и введёт равное количество пусковых систем для обеих сторон.
Но, избегая прямой конфронтации с Западом, особенно в области стратегических вооружений, русские почувствовали, что разрядка дает им право конкурировать в остальном мире, особенно в Африке и Азии, и продолжать наращивание обычных сухопутных и военно-морских сил.
Как заявил Брежнев на XXV съезде партии в 1976 году, «мы не скрываем того факта, что рассматриваем разрядку как способ создания более благоприятных условий или мирного социалистического и коммунистического строительства».
Многие западные послы работающие в Москве, считают — некоторые из них гораздо сильнее убеждены в этом, чем даже правительства их стран, — что в прошлом году политика разрядки дала хорошие результаты для Советского Союза. Иностранные дипломаты ссылаются на советско-кубинские войска, размещённые в Анголе после того, как эта африканская страна получила независимость от Португалии в 1975 году; 17 тысяч кубинских солдат, переброшенных российскими самолетами в Эфиопию осенью 1977 года; перевороты, которые привели коммунистов к власти в Афганистане в апреле этого года и помогли укрепить власть над Южным Йеменом в июне; преимущество, которое сейчас есть у русских для использования внутренних проблем в Иране и на юге Африки.
Одно из рекламных объявлений из оригинальной статьи — напольные весы с электронным дисплеем!
Некоторые местные послы даже видят в этой цепочке событий поэтапное развертывание генерального плана. Один западноевропейский посол говорит о советской внешней политике: «Художник-пуантилист в конце концов создаёт портрет». Однако советские чиновники не выказывают никаких признаков дерзости или триумфа.
Речь Громыко перед Генеральной ассамблеей Организации Объединенных Наций 26 сентября была примечательна в основном приступом головокружения, заставившим его остановиться на середине. Его июльский доклад Верховному Совету по внешней политике казался почти карикатурой на его обычный невозмутимый стиль. Из галереи, которая недавно была открыта для присутствия иностранных журналистов, я видел, как многие делегаты зевали, читали бумаги, рисовали, шептались, а иногда даже дремали, когда он говорил об отношениях с двумя историческими врагами — Западной Германией, которую Брежнев посетил в мае, и Турцией, премьер-министр которой Бюлент Эджевит приехал сюда в июне.
Пожалуй, наиболее примечательно то, что спустя 60 лет после революции, министр иностранных дел СССР по-прежнему говорил будто защищаясь, настойчивым тоном человека, желающего быть посторонним. Громыко назвал своим крупным достижением «разного рода связи» с «более чем сотней» государств. «СССР, — сказал он так, словно это было большим делом, — теперь является участником почти десяти тысяч существующих международных договоров и соглашений».
«Защищающаяся интонация» доминировала и в моем длинном интервью, которое я взял у пресс-атташе Брежнева Леонида Замятина. Он — высокий, красивый мужчина, с короткой прядью седых волос, которую он постоянно откидывает со лба. Замятин принял меня в просторном угловом офисе в штаб-квартире Центрального комитета КПСС.
После обмена формальными любезностями он погрузился в точечное опровержение обвинений в том, что Россия проводит агрессивную политику в Азии и Африке. Он утверждал, что перевороты в Афганистане и Южном Йемене были предприняты местными лидерами в порядке самообороны против попыток их уничтожить. Он утверждал, что русские и кубинцы поддержали одну сторону конфликта Анголе из-за того, что США и ЮАР поддержали другую. По его словам, русские пришли на помощь Эфиопии только после того, как США попытались подорвать влияние Советского Союза в соседнем Сомали и дали сомалийцам зеленый свет на вторжение в Эфиопию.
© Владимир Мусаэльян, Валентин Черединцев/ТАСС
Замятин, конечно, по его собственному признанию, специалист по пропаганде. То, что он говорит — это официальная позиция Москвы. Тем не менее, в его словах была по крайней мере одна оговорка, которая подсказала мне, что российские чиновники придают делам в Африке не самый большой приоритет. Дважды Замятин говорил о Судане, имея в виду Сомали. Когда я указал на ошибку, он пожал плечами, как будто это не имело большого значения. Его пожатие плечами напомнило мне, как один мой русский друг пожал плечами, когда я сообщил ему об американские подозрениях на тему советских достижений в Африке. «Нас пригласили в Африку, — сказал мой друг, — а потом нас попросят оттуда».
Еще одна причина, по которой советские официальные лица не могут быть в восторге от успехов в Анголе, Эфиопии, Южном Йемене и Афганистане, заключается в том, что прогресс в одном регионе сопровождается неудачами на Ближнем Востоке и в трех наиболее важных странах в мире — Китае, Японии и США.
Советские ЗРК “Куб” на параде в Египте по случаю третьей годовщины арабо-израильской войны 1973 года. 1976 год. © AP Photo
Русские добивались возвращения на Ближний Восток с тех пор, как президент Анвар Садат изгнал их военных советников из Египта в 1972 году. Они ликовали, когда госсекретарь Сайрус Вэнс и Громыко, достигнув соглашения об основных принципах всеобъемлющего мира между Израилем и арабами, опубликовали 3 сентября прошлого года призыв вновь созвать Женевскую мирную конференцию. Но президент Садат отказался от этого предложения, согласившись, во время своего визита в Иерусалим 19 ноября, с предложениями о сепаратном мире с израильтянами.
Через год после подписания Договора о дружбе и сотрудничестве президент Египта Анвар Садат посетил Москву. На фото: Алексей Косыгин, Михаил Суслов и Андрей Громыко встречают Садата во Внуковском аэропорту, 1972 год © Фотохроника ТАСС/Владимир Мусаэльян
Саммит в Кэмп-Дэвиде в прошлом месяце фактически обеспечил мир в регионе без участия русских. Сам Брежнев подтвердил представления о неудачах русских.В своей речи в Баку 22 сентября Брежнев так сказал о саммите в Кэмп-Дэвиде: «Независимо от того, какие „рамки“ используются для отдельного договора, который прикрывает капитуляцию одной стороны и консолидирует результаты агрессии другой стороны — агрессию Израиля — он может только сделать ситуацию на Ближнем Востоке даже более взрывоопасной».
Что касается Китая, то ещё до того, как Мао Цзэ-дун умер, Москва опасалась, что его преемником станет г-жа Мао и ее соратники, которых позже окрестили «Бандой четырех». Эта группа, как мне однажды объяснил эксперт по Китаю в МИД СССР, не только наследует антисоветским предрассудкам Мао, но и может действовать «горячо и даже капризно».На практике, вышло ещё хуже для русских. Политика, которой придерживаются нынешний председатель Хуа Гофэн и вице-премьер Дэн Сяопин, использует антисоветскую позицию Мао хладнокровно, сознательно и чрезвычайно рационально. Пекин сейчас бросает вызов Москве не только в Азии и Африке, но даже на ее заднем дворе. Особое раздражение россиян вызвала поездка Хуа в августе в Румынию и Югославию. «Правда», например, 25 августа заявила, что визит Хуа был «преднамеренной провокацией».
Председатель Компартии Китая Хуа Гофэн и Президент Югославии Иосип Броз Тито в 1978 году.
Еще больше русские обеспокоены отношениями Японии с Китаем. С тех пор, как Пекин и Токио обменялись послами в 1972 году, Советы прибегали к различным методам запугивания, чтобы заблокировать естественное продолжение возобновленных отношений — формальный мирный договор, положивший конец состоянию войны, которое возникло между Японией и Китаем после Мукденского инцидента 1931 года. С этой целью русские решительно протестовали против оговорки о «гегемонии» какой-либо одной державы в Азии, на включении которой в проект договора настаивали китайцы. Русские усилили протест, опираясь на японцев в вопросе прав на рыбную ловлю и разместив системы безопасности на одном из четырех небольших островов к северу от Хоккайдо, на которые Япония всегда претендовала, несмотря на их оккупацию Россией после войны.
В мае этого года, сразу после визита Бжезинского, китайцы заявили о своем намерении проявить гибкость в отношении антигегемонистской оговорки. В июле китайско-японские переговоры были возобновлены в Пекине, а 12 августа мирный договор был подписан министрами иностранных дел двух стран. Оговорка против гегемонии осталась в тексте, но она была приглушена заявлением о том, что договор не имеет отношения к третьим странам.
И все же русские остались недовольны. В советской прессе появлялись описания миллиарда китайцев, вооруженных японскими компьютерами. Посол в Японии Дмитрий Полянский был отозван в знак неудовольствия Москвы. Присутствие советских войск на четырех спорных островах было усилено, и Россия объявила, что военно-морские учения будут проводиться в окрестностях островов позднее в этом году. Самой жесткой нотой в речи Громыко на Генеральной Ассамблее ООН в прошлом месяце была ссылка на «некоторые тревожные тенденции», которые оказали влияние на Японию.
Гораздо более серьезным вызовом для русских, чем разрушение связей с Китаем и Японией, является состояние отношений с США, которые находятся в упадке еще со времен саммита во Владивостоке. Поскольку русские сталкиваются с враждебным Китаем так же, как и с Западом, Москва считала, что принятие Брежневым во Владивостоке равного количества пусковых установок для Соединенных Штатов и Советского Союза было важной уступкой. Но Владивостокское соглашение не получило поддержки в Конгрессе. Русские пришли к выводу, что их уступки заранее не имели никакого значения, и поэтому они решили отозвать ту, которую они неявно предоставили ранее.
В 1972 году Брежнев заключил с Никсоном торговое соглашение, предоставляющее Москве легкий доступ к кредитам по принципу наибольшего благоприятствования. Поправка, внесенная сенатором Генри Джексоном из Вашингтона и конгрессменом Чарльзом Вэником из Огайо в закон о торговле 1974 года, связала это соглашение с либерализацией советской политики «в отношении лиц, желающих эмигрировать», что на практике означало, что российские евреи, которые желали уехать, должны были получить право уехать Израиль. Русские, казалось, были готовы проглотить и это условие до тех пор, пока не последовала реакция Конгресса на переговоры во Владивостоке.
Хотя еще одна сессия ОСВ между Громыко и Вэнсом была назначена на 12 июля в Женеве, у русских сложилось впечатление, что Соединенные Штаты отказываются от ОСВ, точно так же, как они отказались от переговоров.
В этот момент — в январе 1975 года — русские в одностороннем порядке расторгли торговое соглашение, сославшись на диктат поправки Джексона-Вэника. Администрация Форда так и не смогла добиться чего-то подобного. После поражения во Вьетнаме и превращения проблемы Панамы в кризис, используемый против него на республиканских праймериз, господин Форд даже перестал употреблять слово «разрядка». Поэтому, когда Джимми Картер стал президентом, единственным продолжавшимся важным проектом между Соединенными Штатами и Советским Союзом были переговоры по ОСВ II.
Практически сразу отношения стали рушиться. Господин Картер решил сделать акцент в своей политике на правах человека, предприняв несколько действий — в том числе направив личное письмо Андрею Сахарову, великому физику и важнейшему советскому диссиденту, — в котором, казалось, заявлял о том, что Россия — это главный мировой злодей. В марте 1977 года он направил в Москву государственного секретаря Вэнса с предложениями о новых ограничениях на ядерное оружие, которые отменили бы Владивостокские руководящие принципы, нанеся ущерб продолжающейся советской оборонной программе.
Русские, увидев, что уступки, на которые они пошли во Владивостоке, снова обесцениваются, отреагировали резко. Они категорически отвергли новые предложения Соединенных Штатов, а также инициировали серию акций — как против диссидентов в целом, так и против отказников (так называют евреев, которым отказывают в разрешении на эмиграцию в Израиль), — которые были направлены на то, чтобы оказать жесткое сопротивление программе защиты прав человека. В мае Вэнс представил Громыко новый пакет предложений по ОСВ, более соответствующий Владивостокским руководящим принципам. Громыко дал положительный ответ в сентябре, и хотя 3 октября истек срок действия соглашения об ОСВ-1, обе стороны согласились сохранить свои силы на ранее оговоренных уровнях до тех пор, пока не будет заключено соглашение об ОСВ-2.
Но весной прошлого года отношения резко ухудшились. В марте кубинские войска, переброшенные в Эфиопию, продемонстрировали свою стойкость, помогая режиму в Аддис-Абебе остановить вторжение из Сомали. В апреле вторжение в Заир войск из Анголы, другой страны в Африке с большим контингентом кубинских войск, вызвало резкую реакцию Америки. Президент Картер на пресс-конференции в Чикаго 25 мая настоятельно дал понять, что русские и кубинцы несут ответственность за вторжение. Он сказал, что подобные действия могут «значительно затруднить продажу американскому народу и ратификацию на Конгрессе соглашения об ОСВ».
За пять дней до этого Бжезинский начал трехдневную поездку в Китай, в которой говорилось о «стратегической» гармонии между двумя странами в, казалось бы, антисоветском контексте. Бжезинский, по его собственному мнению, поощрял Китай играть антисоветскую роль в Африке. Он отправился из Пекина в Японию, и вскоре после его визита Токио объявил о возобновлении переговоров по мирному договору с Китаем. Вернувшись в США 27 мая, Бжезинский вместе с президентом и Вэнсом присутствовал на встрече в Белом доме с Громыко. Министр иностранных дел СССР представил то, что россияне называют конструктивными предложениями по ОСВ. Они были отброшены, и президент продолжил читать лекцию Громыко о роли Советского Союза в Анголе. Несколькими часами позже Бжезинский записал интервью для «Meet the Press». Среди прочего, он сказал, что русские своим поведением в Африке и Афганистане «нарушают кодекс разрядки».
Такую версию событий сообщил мне Георгий Арбатов, российский эксперт по США, который, будучи руководителем Института США и Канады, одновременно является и искушенным человеком, и чиновником, у которого есть явный личный интерес к хорошим отношениям между Советским Союзом и США. Арбатов, мой давний знакомый, не скрывал своих чувств. «Я немного расстроен», — сразу сказал он, когда я поприветствовал его небрежным «Как дела?»
Затем он продолжил: «Были и худшие времена, но нынешние — плохие. Проблемы начались не несколько недель назад. С 1975 года наблюдается штиль и застой. А в американо-советских отношениях застой — это не застой. В дело сразу же вступают силы, подрывающие хорошие отношения. Так что остановившись, вы, на самом деле, отступаете».
Похоже, Арбатова особенно обеспокоил поворот в китайско-американских отношениях. «Хуже всего — это положение с Китаем, — сказал он, — Если вы будете двигаться к неформальному военному союзу с Китаем, мы окажемся в совершенно другой ситуации. Большинство договоренностей и соглашений, достигнутых за последние годы, станут неактуальными. Не будет необходимости ограничивать вооружения в Европе, если вы просто протащите их против нас с чёрного хода. Суть разрядки заключается в том, чтобы обязать наши две страны не идти друг против друга. Теперь Китай становится горячей проблемой, точкой невозврата. Невозможно играть в невинные игры с Китаем. Военный союз с ним — это разница между умеренной позицией по отношению к Советскому Союзу и абсолютно враждебной».
Перед тем как уйти, я напомнил Арбатову, что многие американцы думают, что русские побеждают в Азии и Африке, убаюкивая Соединенные Штаты разговорами о разрядке. В ответ он повторил аргументы о том, что Россия только реагирует на события в Анголе, Эфиопии, Афганистане и Южном Йемене. Проводя меня, он сказал: «Могу твердо сказать, что победителями мы себя не чувствуем».
Ощущение отсутствующих побед во внешней политике, сочетается со слабостью руководства, и создаёт фон для недавней волны политических судебных процессов. Хотя бы потому, что Брежнев и его коллеги наверху не могут пристально следить за всеми деталями, различные бюрократические группы приобрели новый размах и силу. Среди них, конечно же, тайная полиция, или КГБ. Событием, повлекшим за собой судебное разбирательство, стал арест двух предполагаемых агентов КГБ в США. Окончательное решение суда, похоже, зависит от освобождения этих двух мужчин. Иными словами, бюрократический интерес КГБ был решающим фактором, а полицейский аппарат в России, кажется, настолько мало чувствителен к тому, как обстоят дела, что даже фабрикация доказательств для судебных процессов была низкопробной.
Тайная полиция имеет больше свободы действий, потому что те, кто подчеркивает важность зарубежных связей Москвы, потеряли влияние в результате ухудшения отношений с Госдепом США и американским Министерством торговли, которые не смогли донести до Москвы мысль о том, как много можно потерять в Вашингтоне, если жестоко расправиться с диссидентами в Россия. Напротив, в КГБ заявили, что только приняв жесткие меры, Россия может показать США, что те могут не надеяться на то, что СССР пойдет на какие-то уступки диссидентами в качестве платы за контроль над вооружениями.
Самый важный из судебных процессов начался непосредственно перед ключевой встречей министров иностранных дел по ОСВ, которая состоялась в Женеве 12 и 13 июля.
Когда я спросил Замятина, почему эти процессы были приурочены к июльской встрече Вэнса и Громыко, он сказал: «Мы не намерены ухудшать отношения с США. Но эти отношения портятся определенными кругами в Америке. Некоторые элементы всегда пытаются оказать давление — одни сегодня, другие завтра. Ваша страна состоит в основном из иммигрантов. Отстаивание прав иммигрантов — очень популярная доктрина, даже своего рода фетишизм. Но ни одно государство, подобное Советскому Союзу, не поддастся внешнему давлению в проведении внутренней политики, особенно когда это диктуется этими кругами».
Судя по некоторым показаниям, допрос свидетелей этих судебных процессов начался еще в декабре 1976 года. Публичный намек на это появился сразу после того, как администрация Картера обнародовала свою программу по защите прав человека. В номере «Известий» от 4 марта 1977 г. было опубликовано открытое письмо Сани Липавского в Верховный Совет. Липавский заявил, что был завербован в качестве агента ЦРУ сотрудниками посольства США в Москве. Он утверждал, что передавал от них сообщения нескольким советским диссидентам и отказникам. Также он заявил, что диссиденты и отказники передавали информацию обратно через американских журналистов и корреспондентов в Москве. Все американцы и советские люди, упомянутые в открытом письме, были евреями.
Обмен Натана Щаранского в 1986 году на мосту Глинике.Один из них, Анатолий Щаранский, действительно жил по соседству с Липавским. Через одиннадцать дней после публикации статьи в «Известиях» Щаранский был арестован на фоне слухов о том, что Липавский действительно работал на ЦРУ и мог рассказать что-то, что уличало Щаранского. Слухи о том, что Щаранского будут судить за государственную измену, продолжали появляться в разных московских кругах. Но осенью и зимой 1977 года американо-советские переговоры по ОСВ продвигались вперед, и судебный процесс был отложен.
Однако 20 мая два советских чиновника при ООН — Вальдик Энгер и Рудольф Черняев — были арестованы ФБР в Нью-Джерси. Их обвиняли в попытке купить секретную информацию об американской защите от подводных лодок. Имена обвиняемых были преданы огласке — что необычно для шпионских дел — и их обоих удерживали в тюрьме, выставив чрезвычайно высокий залогом: два миллиона долларов за каждого.
Бурная встреча Картера и Громыко в Белом доме произошла восемь дней спустя: Через три дня после этого на встрече в Нью-Йорке Громыко сказал Вэнсу, что Россия считает публичность и залог чрезмерными. Он предупредил, что в СССР будут репрессии, если двое россиян не будут освобождены. 12 июня «Известия» опубликовали статью, не опровергнутую источниками в США, о том, что служащая американского посольства, работавшая на ЦРУ, Марта Петерсон была выслана из России после того, как ее поймали во время передачи сообщений и шпионского снаряжения завербованному агенту ЦРУ в Москве.
В тот же день люди в штатском арестовали здесь, в Москве, американского бизнесмена Ф. Джея Кроуфорда из International Harvester Company. Хотя Кроуфорда можно было легко арестовать прямо в его квартире или в офисе, его задержали, когда он ехал со своей невестой, американкой, которая работала секретарем и архивистом в посольстве Соединенных Штатов. Его вытащили из машины и отправили в Лефортовскую тюрьму. Через две недели он был освобожден из-под стражи и перемещён в американское посольство в Москве; это стало возможным благодаря сделке: в то же время два предполагаемых советских агента были освобождены под стражу российских дипломатов.
На следующий день, 28 июня, редактор советского телевидения Виктор Любовцев предъявил обвинение в клевете двум американским журналистам — Гарольду Пайперу из Baltimore Sun и Крейгу Уитни из New York Times. Обвинения касались дела Звиада Гамсахурдия, известного грузинского диссидента, который учредил в своей родной республике комитет по контролю за соблюдением советской властью положений Хельсинкского соглашения о правах человека. В мае Гамсахурдия судили за антисоветскую деятельность и приговорили к пяти годам трудовых лагерей и внутренней ссылке. Он признал свою вину в суде, и позже это признание транслировалось по телевидению в вечерних новостях. Родственники Гамсахурдия утверждали, что выступление на телевидении было сфабриковано, а Пайпер и Уитни после визита в Грузию опубликовали статьи, в которых поддержали точку зрения родственников.
Выпуск советских новостей о гражданском иске против американских журналистов в связи с процессом над Звиадом Гамсахурдия.
В иске о клевете журналистов обвиняли в том, что, в своих публикациях, два американских репортера нанесли ущерб репутации советского телевидения. 3 июля оба корреспондента явились в Мосгорсуд. Они утверждали, что советское законодательство не может иметь в своей юрисдикции то, что печатается в американской прессе. Судья назначил дату выноса решения по этому иску на 18 июля. Оба репортера уехали в отпуск из Москвы.
10 июля в атмосфере, полной обвинений в шпионаже и клевете, начались три крупных судебных процесса. Наибольшую огласку получил судебный процесс над Щаранским, тридцатилетним специалистом по компьютерам, тщетно пытавшимся последовать за своей женой в эмиграцию в Израиль. Щаранского судили в московском суде по обвинению в государственной измене, которое стало результатом контактов с Робертом Тотом, репортером Los Angeles Times. Однако обвинение потребовало приговора к пятнадцати годам, а не к высшей мере наказания — смертной казни. Щаранский был признан виновным 14 июля и приговорен к тринадцати годам лишения свободы — трем годам тюрьмы и десяти годам исправительно-трудовых лагерей.
В другом судебном процессе (который, вероятно, имел самые серьезные последствия), обвиняемым был Александр Гинзбург, русский православный верующий, который взял фамилию своей матери в знак протеста против антисемитских кампаний сталинской эпохи. Гинзбург был диссидентом давно, его арестовывали ещё в 1960 и 1967 годах за публикацию антисоветских материалов. В первый раз его приговорили к двум, а во втором — к пяти годам исправительно-трудового лагеря. После своего освобождения в 1972 году он стал казначеем фонда в несколько сотен тысяч долларов, созданного Александром Солженицыным на доходы от проданных книг. Фонд использовался для помощи семьям диссидентов по всему Советскому Союзу.
Гинзбурга вновь арестовали в феврале 1977 года. Суд над ним проходил в Калуге, провинциальном городе примерно в девяноста милях к юго-западу от Москвы. Его обвиняли в антисоветской агитации и пропаганде — то же самое обвинение, по которому он был признан виновным в 1968 году. Вместо максимального срока в десять лет тюрьмы прокуратура потребовала восемь лет тюрьмы и три — внутренней ссылки. Гинзбург был признан виновным 13 июля и приговорен к восьми годам лишения свободы, к ссылке Гинзбурга приговаривать не стали.
Третий судебный процесс прошел в Москве практически без огласки. Это было дело о шпионаже против Анатолия Филатова, российского дипломата, который был завербован на службу в Соединенных Штатах, когда он находился на посту в Алжире в 1974 году. Филатов, очевидно, был задержан с поличным в сентябре 1977 года, когда он получал оборудование и инструкции от американского чиновника, работавшего на майора Роберта Уоттерса, бывшего военного атташе посольства США в Москве. По сообщениям советской прессы, Филатов признал себя виновным. 14 июля его приговорили к смертной казни.
На первый взгляд процессы казались блестящей операцией. Диссидентское движение, одним из лидеров которого был Гинзбург, было смешано с проблемой отказников, таких как Щаранский. Их дело связали с делом настоящего шпиона. В статье, напечатанной во всех советских печатных органах 15 июля и переданной по советскому телевидению, Щаранский и Филатов были названы «преступниками, изменниками Родины и шпионами».
Более того, судебный процесс против Пайпера и Уитни привлек внимание к главному каналу диссидентов во внешний мир, к западной прессе. Эти две газеты оплатили расходы своих корреспондентов на судебный процесс, но отказались печатать у себя опровержения. Впоследствии Уитни и Пайпер без труда вернулись в Москву. Иск о клевете был отозван, а судья вернул дело в МИД. Тот разрешил корреспондентам остаться, но предупредил их — и, по сути, всех других корреспондентов, — что они могут быть легко высланы из страны.
Все эти удары по диссидентам и западной прессе наносились быстро и без серьезных негативных последствий для интересов России в ограничении гонки вооружений. Резкие протесты выразили президент Картер и госсекретарь Вэнс, а еще более резкие — сенаторы Дэниел П. Мойнихан из Нью-Йорка и Генри Джексон. Администрация президента отменила запланированный визит в Москву американской научной делегации, находившейся тогда в Пекине. Господин Картер также приостановил продажу компьютеров в Россию и пересмотрел предполагаемую продажу бурового оборудования.
Но Вэнс и Громыко всё же встретились в Женеве 12 и 13 июля. Переговоры об ОСВ всё же продолжились, и позитивный импульс был сохранен, когда Громыко встретился с Вэнсом в ООН в Нью-Йорке и с президентом Картером в Белом доме в прошлом месяце.
Сейчас существует перспектива подписания соглашения ОСВ и встречи на высшем уровне «большой двойки» в течение нескольких месяцев. Но это стало возможным только после того, как Брежнев позволил спецслужбам доказать свою стойкость в судебных процессах. Русские намекали, что суды подвергли Соединенные Штаты испытанию на предмет соблюдения прав человека и вынудили продолжить переговоры по ОСВ.
В статье «Правды» от 15 июля говорилось: «Кампания вмешательства во внутренние дела социалистических стран становится неконтролируемым процессом, волной, уносящей тех, кто плывет в ней, к обрывам конфронтации». Это утверждение будет выглядеть еще более убедительным, если, что кажется сейчас вполне вероятным, Щаранского и Гинзбурга обменяют на двух предполагаемых русских шпионов, задержанных в США в мае.
Однако на второй взгляд судебные процессы также показали, насколько советское руководство сковано прошлыми событиями и нынешними обстоятельствами. Русские ведут и хотят вести дела с большей частью мира, включая Соединенные Штаты. Благодаря иностранным связям и, более того, относительной либерализации времен Хрущева, многие россияне сомневаются в действиях государства, и готовы, так или иначе, противостоять властям. Как следствие, у руководства сейчас нет возможности расправляться с несогласными методами, принятыми в сталинские времена.
Вследствие этого, советская пресса сообщала о судебных процессах над Щаранским и Филатовым без упоминания страны, в пользу которой якобы велся шпионаж — с явным уважением к советско-американским торговым связям. Вынесение более мягких приговоров по делам Гинзбурга и Щаранского, чем того требовало обвинение, также предполагает чувствительность к иностранному мнению. Дело двух иностранных корреспондентов никогда бы не возникло, если бы советские власти не предпринимали дополнительных усилий, стремясь сформировать внутреннее общественное мнение.
Что касается дела Кроуфорда, то небольшой тычок со стороны Государственного департамента заставил International Harvester и другие американские корпорации, которые ведут бизнес в Москве, перейти от позиции молчаливого согласия к позиции возмущения. Раздраженные заявления корпораций о том, что преследование частных предпринимателей может привести к уходу компаний из Москвы, быстро принесли результаты. В начале сентября Кроуфорд предстал перед судом в Москве по обвинению в незаконных валютных операциях. Суд продлился два дня, Кроуфорд был приговорен к пяти годам лишения свободы условно, и ему разрешили покинуть Россию. КГБ, будучи вынужденным отдать заложника, захваченного в ответ на арест двух русских в Нью-Джерси, даже не удосужился сфабриковать убедительное дело против Кроуфорда. В ходе судебного разбирательства выяснилось, что обвинение перепутало записи «продажа» и «покупка» в формулярах на валюту; не знало, как иностранцы оплачивают счета в России; и было введено в заблуждение относительно номера комнаты Кроуфорда в гостинице «Интурист».
После того как Кроуфорд покинул СССР, КГБ. похоже, связывало основные надежды на сделку, необходимую для возвращения своих агентов, с осужденным американским шпионом Филатовым. Филатов смог обратиться с просьбой о помощи к президенту Картеру через свою жену, которая передала эту просьбу в интервью западным репортерам. Предположительно, россияне будут готовы обменять Филатова и некоторых других диссидентов на двух предполагаемых агентов после того, как их дело, которое сейчас рассматривается в Нью-Джерси, будет окончено.
После того, как власти приняли жесткие, но не беспредельно жестокие меры, судебные процессы стали ярким примером того странного сюрреализма, который теперь характеризует атмосферу в Москву. Обвиняемые не только не покорились суду, но и обратились напрямую к обвинителям. Щаранский назвал свой суд «абсурдным», пообещал провести «следующий год в Иерусалиме» и заявил судьям: «Мне нечего сказать вам». Гинзбург сказал своему судье: «Не считаю себя виновным, и отказываюсь просить о смягчении приговора». Одну свидетельницу спросили, использовал ли Щаранский ее телефон для тайных встреч с Робертом Тотом; она ответила, что у нее нет телефона.
Родственникам подсудимых было разрешено некоторое время присутствовать на процессах по делу Щаранского и Гинзбурга, а также во время суда проводились регулярные брифинги для западных журналистов. Матери Щаранского, Иде Мильгром, хотя я отказали в праве присутствовать на суде, но разрешили стоять с толпой сочувствующих у здания суда в Москве. Андрей Сахаров, стоявший рядом с Мильгром, однажды крикнул милиции: «Вы — не люди! Вы — фашисты! Послушайте, я — член Академии наук СССР, и я говорю — вы фашисты!»
Мало того, что ключевые обвиняемые выказывали неповиновение, русские в целом не проявляли ни малейшего страха. В какой-то момент две прохожих женщины присоединись к толпе у зала суда, где судили Щаранского, и покинули её в замешательстве: «Я думала, им есть что предъявить», — сказала одна из них.
Обмен диссидентов на разведчиков, граница ГДР и ФРГ, 1986 год. В центре — Натан Щаранский. Причина, по которой советские граждане не запуганы судебными процессами, заключается в том, что репрессии направлены только на диссидентов, открыто враждебно настроенных по отношению к режиму. А диссиденты в культурной сфере, какими бы необычными ни были их взгляды, могут существовать до тех пор, пока они открыто не противостоят режиму.
Но такая толерантность создает проблемы, когда на сцену выходят иностранцы. Например, певица Джоан Баэз была приглашена вместе с рядом других американских исполнителей, включая Beach Boys, для участия в концерте 4 июля в Ленинграде. Концерт был отменен, когда стало очевидно, что на него хотят пойти несколько сотен тысяч человек, что вполне может спровоцировать беспорядки. Несмотря на отмену, несколько тысяч человек все равно пришли к концертному залу, и, согласно сообщениям, циркулирующим среди дипломатов в Москве, милиция разогнала их с при помощи водомётов.
Мисс Баэз уехала из Ленинграда и приехала сюда, в Москву, где встречалась со знакомыми и давала небольшие частные концерты. Один вечер она провела с Андреем Сахаровым. «Это было дико», — сказал мне потом один американец, путешествовавший с певицей. «Джоан решительно выступила в поддержку сопротивления ненасилием и пацифизма. Сахаров решительно ответил ей, сказав, что единственной надеждой для мира является американский ядерный арсенал».
Два дня спустя я присоединился к мисс Баэз и ее друзьям на ужине, организованном для нее в зале на втором этаже одного грузинского ресторана примерно в тридцати милях от Москвы. Организовал и провёл мероприятие в качестве ведущего Андрей Вознесенский, самый известный российский поэт. Присутствовала и Белла Ахмадулина, которую многие считают лучшей российской поэтессой. Присутствовал и известный российский певец Булат Окуджава.
Для того, чтобы переводить мисс Баэз, Окуджава позвал с собой друга, который, очевидно, хорошо знал всех присутствующих. Друг переводил с очевидной легкостью — и, как мне сказали русскоязычные американцы, с большим мастерством — такие песня, как «Blowin’ in the Wind» и «Danny Boy». Неловкий момент наступил тогда, когда мисс Баэз посвятила одну из песен «диссидентам». Переводчик замялся, а затем использовал бессмысленный эвфемизм. Вместо того, чтобы использовать буквальное русское слово «диссидентство», имеющее неприятный оттенок измены, он использовал слово «инакомыслящие». Учитывая личность переводчика, его стремление к использованию эвфемизма, не удивляло. Но его дружеское отношение к поэтам было удивительным, и тот факт, что он был там с мисс Баэз после ее визита к Сахарову, просто поразил. Ибо это был Виктор Суходрев, официальный переводчик Леонида Брежнева.
Еще более острые противоречия, как любят говорить марксисты, вызывают те культурные диссиденты, которые выражают в творчестве идеи и чувства русского национализма, от которого режим зависит всё больше. Ярким примером этой зависимости является история самого успешного художника в России и, возможно, в мире — Ильи Глазунова. В июне — начале июля Глазунов устраивал персональную выставку в Манеже. У Манежа ежедневно выстраивались очереди, которые были длиннее, чем те, что тянулись к мавзолею Ленина у Кремлёвской стены. По словам самого Глазунова, некоторые люди ждали по семь часов, чтобы попасть на выставку, и ещё час — чтобы купить каталог. По оценке Глазунова, его картины увидело полмиллиона человек — более двадцати тысяч в день.
Картины не показались мне очень хорошими или, за некоторыми исключениями, необычными. Многие из них — это просто жанровые или уличные сцены. Среди них было несколько портретов — один, например, Достоевского, — которые мог бы написать любой салонный художник. Но было и кое-что, что заставило меня остановиться — изображение молодого человека в джинсах, стоящего на коленях и словно ждущего прощения у некоей фигуры, подобной Христу. За спиной молодого человека стояли символы современного — и в основном западного — материализма: свиньи, истекающие кровью, стол, заваленный едой и питьем, концентрационные лагеря, горящие здания и сцены войны. За фигурой Христа выстроились все символы Матушки России — не только Пушкин, Гоголь и Достоевский, но и несколько дворян, а также героический религиозный деятель — Сергий Радонежский, основатель Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Картина называлась «Возвращение блудного сына».
Через пару дней после окончания выставки, я вместе с московским корреспондентом Washington Post Кевином Клозе и его женой Элизой поехал к Глазунову. Его студия занимает две большие комнаты с высокими потолками, одна из которых шестиугольная, и пару переходов на верхнем этаже дом рядом с проспектом Калинина, своего рода московского аналога Пятой авеню. Комнаты забиты картинами, книгами, иконами и впечатляющей коллекцией старых самоваров. Глазунов, красивый мужчина с гладким лицом, лет сорока, похожий на покойного актера Алана Лэдда, принял нас, казалось, тщательно подготовившись.
Его недоброжелатели, которых в Москве немало, утверждают, что он является сторонником возвращения к старой панславянской традиции с ее антисемитизмом. Но когда мы приехали, у него в мастерской был молодой человек по имени Юрий Шерлинг, который сообщил, что возрождает Камерный еврейский музыкальный театр — культурное учреждение, закрытое Сталиным в 1940-х годах. В качестве первой постановки Шерлинг работал над тем, что он назвал рок-оперой на еврейском языке, основанной на рассказах Шолом-Алейхема и «пробуждала тайную жизнь еврейского народа». Участвовали молодые актеры со всего Советского Союза. Премьера пройдет в Биробиджане — столице Ерейской автономной области на Дальнем Востоке, но Шерлинг надеялся, что в конце концов сможет представить её и в Москве. Глазунов помогал ему создавать декорации и костюмы.
Я несколько минут слушал эту явно инсценированное представление в духе юдофильства, а затем сказал Глазунову, что мы пришли посмотреть на него и его студию. Отпустив Шерлинга, Глазунов попросил жену показать нам всё. Госпожа Глазунова тоже художница, а ее английский гораздо лучше, чем у мужа. Она сразу же подвела нас к картине «Мистерия ХХ века», которую Глазунов считает своим шедевром, но которая пока еще не была показана публике.
“Мистерия XX века”, Илья Глазунов Это огромная работа, более трёх метров в высоту и около 12 метров в длину. Полотно изображает историю века в виде ряда вертикальных сегментов. В начале, в дальнем левом углу, находится портрет художника и зеркало, чтобы зритель понял, что все, что будет дальше, должно быть отражением реальности. Первый вертикальный сегмент показывает русскую революцию: здесь изображено разрушение церквей и героические изображения революционных лидеров, включая Ленина и — фигуру, никогда не показываемую в Советском Союзе — Троцкого. Далее следует группа культурных героев, которых Глазунов, очевидно, считает последователями революции: Пикассо, Маяковский (он держит в руке пистолет, из которого застрелился), Жан-Поль Сартр, Альберт Эйнштейн (изображён с высунутым языком), Луи Армстронг и Чарли Чаплин.
Затем идет Вторая мировая война — здесь большие портреты Муссолини и Гитлера над более мелкими изображениями Черчилля и Рузвельта, которые изображены в виде беззаботных, почти легкомысленных фигур — первый показывает знак V указательным и средним пальцами, второй показывает пальцами знак ОК. Под ними на покрытых кумачом ложе — гигантская фигура Сталина. «Он был самым главным», — сказал мне потом Глазунов.
Следующий сегмент изображает обнадеживающий послевоенный период. Мао и Кастро показывают, как выводят Третий мир на историческую сцену, а также есть портреты Конрада Аденауэра, Папы Иоанна XXIII и улыбающегося Джона Кеннеди. Но это время надежд омрачено фигурой Хрущева, который изображен как клоунская фигура, опасно балансирующая на ракете, держа в одной руке сноп зерна, который он обещал русскому народу, а в другой — ботинок, которым он бил по своему столу во время сессии Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций в 1960 году.
Время надежд уступает место современности — противостоянию между Западом и Советским Союзом. Запад представлен фотографиями Битлз, Мика Джаггера, обнаженной стриптизерши, а также молодых мужчин и женщин в родстере. Молодой человек машет левой рукой. Его спутница, одетая в белое вечернее платье с декольте, стоит, подняв руки над головой и размахивая ими, словно приветствуя кого-то жестом хай-де-хо. На лобовом стекле машины написано слово «Weekend» — указание на высшую западную ценность.
Справа от этой группы, расположен советский сегмент — здесь расположена задумчивая фигура, одетая в одежду заключенного в концлагере, на ватнике виден номер. Этой фигурой, главным представителем Советской России, является Александр Солженицын.
Когда мы изучили эту работу, госпожа Глазунова повела нас обратно к своему мужу. Он показал нам серию альбомов, по которым можно было проследить всю его карьеру. Наверное, самой заметной особенностью были его связи с иностранцами. О нем в 1961 году, узнала итальянская делегация, в состав которой входила актриса Джина Лоллобриджида, которая позже заставила его написать свой портрет. В 1963 году он посетил Италию, где написал портреты режиссеров Висконти и Феллини. Впоследствии был период интенсивной работы, когда он писал портреты важных фигур, в том числе Брежнева, Индиры Ганди и короля Швеции; и, наконец, триумфальная выставка в Манеже.
Я сказал Глазунову, что многие западные корреспонденты в Москве считают его официальным художником, пользующимся поддержкой свыше.
Он ответил: «Иностранные журналисты в этой стране следят за двумя вещами. Утром они рано встают и читают „Правду“ и прочую официальную прессу. Таким образом, они узнают официальную линию. Вечером они выходят на улицу и встречаются с людьми, которые хотят эмигрировать из России. Таким образом, они знают, что думают диссиденты. Но есть миллионы россиян, которые не могут и не хотят эмигрировать и не контактируют с иностранцами. Они хотят жить в России и в то же время улучшать здесь духовный климат. Правды о России нет в официальной прессе или у диссидентов. Она находится посередине. Я говорю от лица этих людей».
Я заметил, что многие советские художники также считают, что у него есть друзья в верха, и что его взгляды в высшей степени националистические. Он признал истинность последнего заявления. «Я считаю, что у каждого народа есть своя национальная культура, я не думаю, что существует какая-либо международная культура. Если и есть международная культура, то это всего лишь букет национальных культур». Однако он горячо отрицал обвинения в том, что его поддерживают власти.
Он процитировал рецензию на его выставку в Манеже, в которой его критиковали за «склонность к религиозным темам».
«Я не авангардист, но и не чиновник», — сказал он. «Я пишу правду. Доказательство тому — полмиллиона человек, которые пришли на мою выставку».
Вид на Кремль из высотки на Котельнической набережной, 1978 год. 
Свежие комментарии