Честь имеем!
Солнце клонилось к закату. Легкий ветерок гнал на запад уже изрядно поредевшие ряды кучевых облаков. Зной давно спал, но ещё чувствовался от нагретой за день земли. На горизонте колыхалось причудливое марево, словно волнуется далёкий океан. Вокруг, насколько хватало взгляда, тянулась степь. Древняя степь, седая, и волны ковыли никому не давали усомниться в этом - уж многие века они своим серебристым отливом доказывали редким путникам свою многовековую сущность. По степи, прихрамывая, шел старец. Он был таким же седым, как ковыль и это придавало им некоторое сходство - древность, седая древность, именно она навевала одни и те же чувства созерцавшим их. Но древность эта была не дряхлая, она была, какая-то величественная, заслуживающая уважения, и гордость обуревала сердца глядящих на их седины. В правой руке он держал посох, непонятно каким образом тот облегчал ему путь. Изредка налетали порывы ветра, и тогда ковыль гнулся почти до самой земли, словно преклоняя колени перед её величьем, но порывы были уже не так сильны, как днём, и не так горячо обжигали лицо старика - солнце клонилось к закату. Высоко в небе кругами парил крупный коршун, что-то высматривая в высокой траве. Иногда раздавались его зычные, словно боевые, призывы. "Кий...й...й...я!" - далеко разносился в степи птичий клёкот, начинаясь на низкой и заканчиваясь на очень высокой ноте. А, иногда, коршун, как будто застывал на одном месте, поймав свежий восходящий поток, и тогда создавалось впечатление, что он завис в воздухе, и каждый раз после этого, сложив крылья, камнем летел к земле. Перед самой поверхностью хищник резко расправлял мощные крылья, отчего ковыль ложился прямо на землю, как будто убегая от крылатого охотника, но после нескольких взмахов крыльями, коршун снова взмывал в небо как стрела, выпущенная из тугого лука, а ковыль тут же гордо поднимал свои перья ему вслед, но почти каждый раз когти коршуна оставались пустыми и только в редких случаях в них трепыхалась добыча - обречённая полёвка. Обеднела последнее время степь, оскудела.
Старик возвращался с кладбища. Там лежали его фронтовые друзья, и он каждый год в этот день посещал их. Нет, это было не девятое мая, в этот день, отступая, они сложили свои головы. В живых из роты остался только один старик. Вот уже показалась околица небольшого посёлка.
А с другой стороны селения из-за пригорка, откуда словно выныривала дорога, медленно поднимались клубы пыли.
Рота возвращалась со стрельбищ. Уставшие за день боевой подготовки, молоденькие солдаты еле тащили ноги. «Калаши», висевшие у них за плечами, как штакетки покосившегося забора, торчали в небо, но «кто куда … попало». Слышался недружный топот армейских сапог – шли вразнобой, по обывательски сиё называется «горохом». Лёгкий стихающий вечерний ветерок медленно уносил пыль, поднятую шагающими, в сторону обочины. Солнце клонилось к закату, жары уже почти не чувствовалось, а потому солдат так тянуло в прохладную казарму – поужинать бы на скорую руку и … завалиться до утра, «растёкшись» на кровати. Кое-где в рядах солдат слышался негромкий разговор – остряки «собственного посола» пытались шутить – рассказывали «новые» анекдоты. Офицер даже и не думал их пресекать – устали, пусть расслабятся! Но никто и не смеялся, очевидно, из-за усталости. Медленно миновав околицу села, рота вышла на главную улицу. Навстречу шел седовласый старик. Хромающая походка и палочка в руках говорили о его глубокой старости. И хотя старик еле плёлся, дистанция между ним и колонной военных быстро сокращалась – солдаты шагали довольно быстро. «Стайка» местных пацанов и любопытные бабки оставили все дела и внимательно наблюдали за строем – такое в их селе не каждый день увидишь. Офицер, руководивший движением колонны, только теперь заметил у старика на груди три ряда медалей. «За участие в Великой Отечественной войне», «За отвагу» - сумел он издалека определить некоторые из них. Особняком на груди старика красовался орден «Отечественная война».
До ветерана оставалось каких-нибудь метров десять, как громко прозвучала команда: «Р…р…р…рота, … внимание!». Разговоры в строю тут же стихли – солдаты насторожились в ожидании следующей команды. «Равнение на … лево!» - прозвучало в тишине. Левая сторона колонны резко подняла подбородки и словно застыла в этой позе, все остальные одновременно повернули лица к ветерану. Первая шеренга солдат почти поравнялась со стариком. «Смирно!» - громко прозвучала новая команда, и в это же самое время офицер отдал честь, приложив руку к козырьку фуражки. Взводные вторили комроты почти одновременно. Солдаты, четко чеканя шаг, одновременно перешли на строевой. Все наблюдавшие это действо застыли в молчаливом восторге. И только … «шурх, шурх, шурх» - звучало в тишине! Старик тоже невольно застыл в стойке «Смирно», вытянув как в юности руки по швам.
Рота уже давно миновала старика, уже давно была подана команда «вольно», но строй так и продолжал чеканить шаг – солдаты словно забыли о своей усталости. Каждый в это время думал о чём-то своём, и, одновременно, об одном и том же – о чести и воинской доблести.
И только по щекам так и оставшегося стоять в стойке «Смирно» старика катила молчаливая слеза.
Рубцов В.П. Астана. Казахстан.
Свежие комментарии