Сегодня, 27 февраля, в разных городах России прошли мероприятия (обычно в форме шествий с флагами и транспарантами) в память об убитом политике Борисе Немцове. Отмечают годовщину его гибели. Скорбят. Возмущаются. Требуют призвать виновных к ответу...
Я понимаю, что убийство - это плохо.
Но не могу найти в себе силы на сочувствие.
Не то, чтобы радуюсь... Радости у меня нет. И злорадства особого не испытываю.
Просто констатирую факт: Рано или поздно за всё приходится держать ответ. Человек - не вечен. Каких бы он ни достиг высот здесь, на земле - он никуда не денется от смерти и от ответа за содеянное.
Как писал много веков назад великий персидский поэт Омар Хайям:
Если все государства, вблизи и вдали,
Покорённые, будут валяться в пыли -
Ты не станешь, великий владыка, бессмертным.
Твой удел невелик: три аршина земли.
Почему же я не сочувствую Борису Немцову?
Потому что было время, когда власть находилась в руках у таких людей, как Борис Немцов.
Это сейчас они - "оппозиция".
А я помню время, когда они были властью.
И как же ТОГДА, в девяностые годы, они вели себя? Какой тогда была жизнь в России?..
Для того, чтобы ответить на этот вопрос - я не буду изобретать велосипед.
Просто приведу три отрывка из своей книги "Пропасть".
Там нет ни одного придуманного слова. Только то, что видели мои собственные глаза...
1)
Я видел нищих на площади Трёх Вокзалов. Опустившиеся люди, с трясущимися, давно не мытыми руками; погасшим, тупым (иногда наоборот - хищным) взглядом и опухшими, покрытыми синяками лицами - порой мало похожими на человеческие. От многих разит жуткая вонь - миазмы давно не мытого тела, грязного тряпья и какой-то перепревшей, концентрированной мочевины. Буквально на расстоянии вытянутой руки от них сотнями и тысячами проходят "нормальные" люди, изредка кидающие на бездомных брезгливо-безразличные или испуганные взгляды. Тех и других разделяет ничтожное расстояние. И в то же время между ними - пропасть.
Хотя в какой-то мере это - иллюзия. Пропасть вполне преодолима - правда, лишь в одну сторону: от "нормальных" к "ненормальным". Но никак не наоборот. Однако во взглядах, кидаемых большинством "нормальных" - именно пропасть. Я не знаю, как это выразить точнее...
Особенно бьёт по сердцу (не по каждому, конечно) вид бездомных стариков, либо калек. Невольно колет сознание мысль: "ведь для них это - финал. Они так и умрут на этом грязном асфальте. Эти люди - обречённые. У них нет надежды!" А это, по-моему, самое страшное - когда совсем нет надежды.
Помню, видел как-то кадры документальной хроники: гитлеровцы ведут колонну людей к концлагерю. Видимо евреев. По обе стороны от колонны - ряды колючей проволоки. Через проволоку пропущен ток высокого напряжения. Вот один из конвоируемых кинулся на ограду. Он не пытается перелезть, просто бросился на неё, явно желая умереть. И повисает на проволоке - мёртвый, почерневший... У него иссякла надежда.
А остальные идут. Хотя впереди вовсю дымит высокая труба крематория, на вышках глумливо скалятся часовые, у ворот заходятся свирепым лаем овчарки. Но люди не кидаются на проволоку. Они всё же на что-то ещё надеются. Ещё теплится в сознании какая-то искорка: а вдруг какое-то чудо; вдруг хоть один из тысячи, да уцелеет?..
А тут - среди праздника и буйства чужой жизни - никакой надежды! Воистину - мёртвые среди живых. Причём - вполне сознающие свою "омертвелость", потерявшие волю к борьбе, махнувшие рукой абсолютно на всё, включая свой внешний вид.
Они ещё ведут друг с другом какие-то примитивные разговоры - но могут оборвать речь на полуслове (просто надоело издавать звуки). Подобно инстинкту, руководящему поступками животных, ими ещё движут порой какие-то интересы, жалкие попытки что-то сделать, чего-то добиться на мизерном уровне - похожие на суматошную беготню по двору курицы с отрубленной головой.
Вот возле стены подземного перехода прикорнул какой-то старый бомж в кирзовых сапогах. На голове - солдатская шапка без кокарды. Из многочисленных дыр на фуфайке лезут клочки ваты. Слышится смесь хрипа с бульканьем - характерная для сильно простуженной носоглотки. Рядом валяется полураскрытая, грязная клетчатая сумка, из которой торчат горлышки нескольких пустых бутылок. А к этим бутылкам уже тянется растопыренная, чёрная от многодневно несмываемой грязи (может и обмороженная), дрожащая от страха, жадности и нетерпения, рука другого бродяги, который хищно склонился над спящим (словно Кощей над сундуком с сокровищами), абсолютно не обращая внимания на безучастный ко всему поток прохожих. В глазах сверкает радость. Добыча! Бутылки!..
Видимо, на что-то большее, чем кража пустых бутылок у закемарившего собрата по несчастью, это человекообразное уже не способно.
А на улице мороз. В подземном переходе ветра нет, и оттого создаётся обманчивое впечатление, что в этой большой бетонной трубе малость потеплее, чем на улице. У одной из стен, буквально, улеглись друг на друга два бомжа, в каких-то серых стёганых балахонах. Лица и руки тёмные - не то от грязи, не то от холода. Шапки натянуты на самые глаза. Спят? Или уже мёртвые?.. Прохожие изредка кидают быстрые взгляды и ускоряют шаг.
Вечереет. В свете уличных огней снег местами блестит и сверкает, а местами чернеет от грязи и пятен тени. И от этого свечения и сверкания кажется, что стало ещё холодней. Впрочем - мороз ведь и вправду под вечер обычно усиливается.
Вход на вокзалы в ту пору был ещё достаточно свободным. Не было турникетов. Только кое-где стали появляться платные залы. Однако я быстро убедился, что именно в платных залах ночевать безопаснее, чем в бесплатных. В этих самых бесплатных по ночам царил ад. Едва за окнами начинали сгущаться сумерки (а зимой это происходит достаточно рано), как к рядам сидящих в зале ожидания устремлялись кодлы ментов (пардон - группы милиционеров). Раздавался свист дубинок, уханье ударов по человеческому телу, вопли выволакиваемых на улицу людей. Один, другой, третий... Удар, пинок, ещё удар... Едва стражи порядка перемещали своё поле деятельности в следующий зал, как в предыдущий, вроде как "очищенный", крадучись и охая, вползали бомжи, покрасневшие и посиневшие от холода и побоев. Да и не только бомжи. Вообще - все "чужие". Под этот замес легко попадали гастарбайтеры, приехавшие искать работу, а так же мелкие торгаши, ночевавшие на вокзалах.
Удары и крики слышались уже из другого зала. И так, пока менты избивают людей в одном зале (и это, конечно, не преступление - избиение людей?..), другие (уже избитые), в соседнем зале чуть-чуть отогреваются (сильно ли отогреешься на вокзальных-то сквозняках?), приходят в себя с тем, чтобы вскоре опять очутиться на морозе и вновь огрести дубиналов и серию пинков. Ведь милиция раз за разом возобновляет избиение нищих (и полунищих). Считается, что так "наводится порядок" - хотя никакого порядка нищета, ютящаяся по углам, не нарушает. Скорее, его нарушают сами менты, истошно орущие и кидающиеся на людей.
Так всю ночь: побои-беготня, побои-беготня, и опять побои, и опять беготня. Не все выдерживают эту гонку на выживание. К утру возле каждого вокзала обязательно появляются трупы - да не по одному. У кого-то сердце побоев и беготни не вынесло, кто-то от недоедания и бессонницы потерял волю к жизни - и улёгся спать прямо на снегу...
Считается, что эти бездомные замёрзли сами, в их смерти никто не виновен. И представить-то себе странно (сказал бы "смешно", да тема не смешная), чтобы кто-то поднял шум по поводу смерти этих людей и привлёк к ответственности убийц. Более того - мало кто из сидящих в этих же залах пассажиров (и читающих книжки-журнальчики с описанием ужасов сталинских репрессий), задумывается о том, что не меньшие репрессии творятся прямо на его глазах, у него под носом.
В пятом часу утра объявляется посадка на первую электричку (не важно, куда идущую). Часть бездомных устремляется туда. Будут спать в этой электричке - если там вагоны будут отапливаться, если не выгонят на мороз ревизоры или всё та же милиция, если не изобьёт (а то и вообще убьёт) шпана...
Другие бомжи терпеливо ждут открытия метро. Будут там (обычно на кольцевой линии) отогреваться и чуть-чуть приходить в себя после сумасшедшей ночи - опять же, если не выгонят на мороз, если шпана не нападёт, и ещё много разных "если".
А потом будет ещё одна сумасшедшая ночь. И ещё. И ещё... И так - всю зиму. Если конечно выдержат организм и воля человека. Мало кто из очутившихся на вокзалах осенью доживёт до весны.
Помню, как какой-то заросший хрипатый бомж неопределённого возраста с грустной иронией говорил своему натужно кашлявшему спутнику: "Прикинь, если мы в ад попадём, наверно, там вот так же будет - вечная холодина, погреться негде, прилечь некуда, и черти с дубинками нас гонять будут по огромному снежному полю, по ветру морозному, туда-сюда, без конца, без краю. Попы, правда, про пекло что-то базарят - но по-моему стужа-то покруче будет. Вон, в Ташкенте люди живут - хоть и жалуются на жару, а на Таймыр их фиг загонишь!.."
- "Так мы, по ходу, уже в аду и есть. Видать в прошлой жизни дофига нагрешили."
"Ага - ментами наверно были..."
Услышав этот странный диалог, я невольно вспомнил отрывок из книги Владимира Солоухина "Смех за левым плечом". Есть там такие рассуждения:
"Вот мы все - ад, да ад! Я слышал легенду, что земля наша есть ни что иное как ад, куда посылаются души...
Откуда?
Ну... из какого-то другого, верхнего, или, по более современному, параллельного, мира... Да... так вот, на землю будто бы посылаются души в наказание за проступки, на мучения и пытки. Вся наша жизнь будто бы и есть - ад. Это выдумка и легенда, бесспорно. Но ведь как похоже, если взглянуть на всю нашу жизнь под этим углом! Там-то они живут, купаясь в нирване, - вечный свет и вечный покой. Безмятежность. Безмерность. А здесь у нас? Уже с детства - пытка тем, что тебе хочется, а не дают. Пытка тем, что другому дали больше и лучше, чем тебе. Пытка тем, что другого, оказывается, любят больше, чем тебя. Пытка болезнями. Пытка болью во время рожания детей. Пытка боязнью потерять детей. Пытка болезнью детей и их потерей. Пытка, когда дети на твоих глазах голодают. Пытка тем, что другие дети успевают больше и лучше, чем твои, а твои сбиваются с пути, а часто и гибнут. Пытка физическими лишениями, подневольным трудом, вообще тяжёлым трудом. Пытка голодом и холодом, вечной озабоченностью о семье и о своей собственной материальной обеспеченности. Пытка неразделённой любовью, потерей ближних... Пытка ожиданием собственной смерти и постоянной боязнью её... Я уж не говорю о пытках войнами, тюрьмами, казнями и буквальными пытками в тюрьмах"...
Да - неплохо сказано. Но признаюсь, этот отрывок и вообще вся книга Солоухина, не запали мне так в душу, как слова давно не бритого и не мытого, хрипатого бродяги: "...Наверно там вот так будет - вечная холодина, погреться негде, прилечь некуда, и черти с дубинками нас гонять будут по огромному снежному полю, по ветру морозному, туда-сюда, без конца, без краю"...
Нужно было слышать этот голос, тон, которым всё это было сказано...
2)
Я уже врубаюсь, что, выражаясь языком телетрепачей: "государство находится в стадии первоначального накопления капитала". Говоря попросту, идёт повальный грабёж, хапок, растащиловка. Вторая экономика в мире "берётся на шарап" (выражение некоего американского экономиста, из интервью одной из российских газет). Каждый делает деньги как может - не столько в силу трудоспособности, сколько в силу нахрапистости, наглости, а то и откровенной подлости. Нигде вовремя не платят зарплату. Буквально все - от школьников младших классов до колхозных бабок, прекрасно знают, что средства, предназначенные для выплат зарплат и пенсий, "крутятся" в банках, принося кому-то "навар". Все жутко возмущаются. Призывают Сталина (иногда и Гитлера) на головы аферистов. Коммунисты, изображающие из себя заступников народных, кулаками машут, чубами трясут, предрекают грозно: "Мы соберёмся! Мы пройдём маршем! Мы выйдем на площадь!.." И толпа, завороженно слушая, повторяет: "Да-да, мы соберёмся! Мы пойдём! Мы выйдем! Ух, мы выйдем!.."
Иногда и вправду выходят. Кулаками машут. Дружно скандируют: "Банду Ельцина - под суд!" "Россия - проснись!" "Долой антинародный режим!.."
Наоравшись - расходятся. Деньги им по-прежнему не платят.
А те, у кого деньжата всё-таки есть, с упорством непрошибаемых идиотов, тащат их всевозможным аферистам, типа Мавроди с его "МММ", или приснопамятной Властелине. Им обещают самые фантастические барыши, совершенно явно ездят по ушам суля то, чего быть не может в принципе. И стада лохов, многие из которых не протянут куска хлеба нищему бомжу, дружно цокая копытами (простите, каблуками) - прут в объятия к жуликам. Дошло до того, что какие-то офонаревшие мазурики (было об этом упоминание в одной из газет) среди бела дня поставили на улице стол (на столе - ящичек для пожертвований, на манер церковного) и вывесили над ним плакат, призывающий граждан вносить добровольные пожертвования в фонд озеленения луны. Вроде бы кто-то и жертвовал...
3)
В глухой предрассветный час, когда человека вдавливает, вкручивает в сон, в голове шумит, мысли путаются, и кажется, что сама земля замедляет бег свой вокруг солнца - даже на крупном вокзале немного притихает гам и сутолока, и самая неугомонная публика начинает клевать носом.
Но спать нельзя. Ни в коем случае. Время от времени по вокзалу ходят наряды милиции, цепкими взглядами ощупывающие пассажиров. Плохо одетых, да ещё спать осмелившихся, вышвыривают на улицу, не забывая пнуть или ударить дубинкой.
Помню, как-то видел фотографию в журнале "Вокруг Света", на которой запечатлён был зал ожидания какого-то железнодорожного вокзала в Индии. Хорошо были видны спящие прямо на полу пассажиры - в том числе и явно нищие. Меж них притулилось несколько собак - и даже худющая корова, у которой можно было пересчитать буквально все рёбра. Вот кого на снимке не было - так это полицейских с дубинками. Оно и понятно: если люди не нарушают закон - чего к ним приставать?
Как всё-таки хреново, что у нас - не Индия!..
С трудом приоткрыв отяжелевшие веки, я нащупал взглядом у противоположной стены худого, низенького, взъерошенного старичка, чем-то неуловимо смахивающего на воробья. Усевшись прямо на холодный цементный пол, пугливо озираясь и жадно давясь, он ел не то булку, не то кусок батона - запивая чем-то из бутылки.
По всклокоченной, явно, давно не мытой шевелюре; по старой, изрядно замусоленной одежонке, по затравленному взгляду можно было практически безошибочно определить, что человек этот принадлежит к той огромной армии отверженных, которых государство, столкнув пинком в пропасть, презрительно нарекло бомжами.
Меня всё сильнее кидало в сон. Непроизвольно закрыв глаза, я видимо задремал...
Проснулся от звона бьющегося стекла, сопровождаемого какими-то ухающе-стонуще-хрипящими звуками. Взглянув туда, откуда доносился шум, увидел того же старика-бомжа, который, свернувшись каким-то бесформенным комком в луже собственной мочи пытался прикрыть голову худой пятернёй, похожей на кисть руки скелета. Над ним исполинской горой нависал дюжий милиционер с лихо заломленной набекрень фуражкой. Твёрдо расставив столбообразные ноги, слегка отклячив неприлично толстую для мужчины задницу, бравый страж порядка с явным наслаждением, с чувством, с расстановкой, прицельно метясь, бил старика дубинкой.
Р-раз! Дубинка впилась в ногу жертвы. Раздался вскрик, переходящий в стонущее хрипение, рука нищего метнулась к ушибленной лодыжке. Воспользовавшись тем, что голова бомжа осталась неприкрытой (хотя какое там прикрытие - худая старческая кисть!), милиционер с молодецким придыхом нанёс новый удар - по голове.
Может, мне это померещилось, как результат самовнушения, но показалось, будто голова избиваемого от этого удара стала вспухать на глазах...
А слуге закона "игра" явно понравилась (творческий подход к исполнению рутинных обязанностей!). За ударом по голове следовал удар по ногам (или рёбрам). За ударом по ногам - удар по голове (или рукам, спине).
В немом оцепенении глядя на эту картину, я вдруг краем уха уловил приглушённый женский смех, показавшийся мне в такой ситуации каким-то дурацким наваждением. Рефлексивно обернулся на него так, как оборачиваются ночью на выстрел, раздавшийся в полной тишине.
В центре зала стояли две женщины. Одна со шваброй в руке - уборщица. Она с любопытством барана, разглядывающего новые ворота, смотрела на избиение бездомного старика. Вторая, с красной повязкой на рукаве - дежурная - показывала на бомжа пальцем и, время от времени, не в силах сдержаться, прыскала в кулак. Ни одна из них не была похожа на тех страхолюдных мегер, которых обычно показывают в кино, желая подчеркнуть отрицательность персонажа (по принципу: рожа гадкая - значит негодяйка). Даже наоборот - вполне нормальные, в меру миловидные лица...
Смех дежурной привёл в игривое настроение группку молодых балбесов из числа пассажиров, сидевших неподалёку. Послышались топорные шуточки, явно рассчитанные на привлечение внимания дам.
Хрип старика стал тем временем затихать. По грязно-цементному полу, среди осколков разбитой бутылки и огрызков хлеба, начала растекаться лужица крови, которая, смешиваясь с мочой и разлитым до этого содержимым бутылки, превращалась в жидкость отвратительного, буро-зелёного окраса...
В это время изумительным диссонансом, вспышкой света среди мрака, раздался голос неприметного пожилого человека: "Слушай - хватит, ты же убьёшь его! Он уже кончается. Тебе что - труп здесь нужен?"
Моментально наступила тишина. Такая тишина, которую называют звенящей. Уборщица и дежурная повернули оторопелые физиономии на звук голоса. У лоботрясов отвисли челюсти...
Милиционер окинул удивлённо-презрительным взглядом подавшего реплику человека, вытер рукавом вспотевший лоб, смачно плюнул на полумёртвого старика, и неспешной походкой человека, честно исполнившего ответственную работу, вперевалочку, удалился из зала ожидания.
- "А чё - правильно этих бомжей бьют, чё они на вокзал лезут? Воруют, работать не хотят, развелось их!.." Голос принадлежал молодой размалёванной девахе, с пышными формами и туповатой физиономией. Она отнюдь не производила впечатления человека, замученного непосильным трудом.
Я окинул взглядом людей, сидящих в зале. Абсолютно спокойные, равнодушные ко всему, сонные лица. Не то что омерзения - никакого особого внимания к происшедшему не читалось в их глазах. Лишь вмешательство пожилого пассажира вызвало кратковременное замешательство. Но не более того. Примерно такое же равнодушие довелось мне как-то видеть на ферме в глазах коров, жующих сено. Коров перед тем осеменили, выгребли из-под них навоз, набросали им свежего сена. Теперь они могли спокойно жевать и испражняться, помахивая хвостами. Коровы были довольны.
За окнами уже начинал потихоньку заниматься рассвет. Объявили посадку на первую электричку. Началось шевеление, зевание, шуршание сумок и пакетов. Жизнь продолжалась.
Я вышел из вокзала. Огляделся, кое-как очухиваясь после полубессонной ночи на вокзальной скамье. Подошедшая электричка выталкивала из себя поток хмурых, но заметно принаряженных людей, прикативших с утра пораньше в облцентр.
Неподалёку от железнодорожных платформ расположено трамвайное кольцо, к которому спешат пройти многие из сошедших с электрички. Кому-то нужно попасть на рынок, кому-то в центр города, в какие-нибудь конторы-офисы-управления; кому-то на работу. Но между платформами и трамвайным кольцом, лежат железнодорожные пути. А переход установлен далековато - в самом конце платформы. Кому охота туда идти (да ещё зачастую - с сумками), давать порядочного кругаля, если трамвайная остановка - вон она, её буквально видно. И трамвай уже на подходе... Что за препятствие - рельсы?! Перешагнуть их - да и всё. И толпа приезжих провинциалов, широкой лавой прёт через пути...
А их уже берёт в полукольцо цепь омоновцев. Тут как раз их любимое место охоты на людей. Так сказать - промысловая точка.
Слышатся женские крики, причитает какая-то бабка, чью тачку с сумкой уже сцапал дюжий омоновец (ещё вопрос - вернёт ли?), кто-то кинулся бежать... Догнали, бьют...
Облава завершена в образцово короткий срок. Толпу сцапанных ведут (кого и за шкирку) в какую-то забегаловку полуподвального типа, где задержанные будут, вроде как, "оштрафованы". То есть с них сдерут деньги без всяких, разумеется, справок и протоколов. Сумму сдёра определят на глазок сами грабители в законе. А глаз у них намётанный, они примерно улавливают, кто сколько в состоянии дать. Не желающих платить либо бьют (в первую очередь - молодёжь), либо шантажируют, угрожая судом и "большими неприятностями" (хорошо действует на бабок - особенно деревенских). Потом тех, кто заплатит - выгонят. Что будет с теми, кто не заплатит - зависит от разных "нюансов" (от самого задержанного и от того, насколько охота омоновцам с ним возиться)...
Свежие комментарии