Предвоенное десятилетие - такой же антипод 1920-х, как и сами «золотые двадцатые» - яркая противоположность Серебряного Века или, если говорить высоким штилем Марселя Пруста - «утраченного времени». Двадцатые поражают нарочитой чёткостью, повсеместным стремлением к ясности, безбожным цинизмом и футуристической рациональностью. Тридцатые красивы пугающей красотой, странны, иррациональны. Весь строй жизни 1930-х отрицал рацио предыдущей эпохи с той яростью, какая была присуща неоклассикам, громившим формализм Ладовского и «бестолковые» фантазии Леонидова. Отрицание функционализма было неслучайным - человек расхотел быть «набором деталей», у которого нет души, а вместо любви - сплошной половой инстинкт, «любовь пчёл трудовых» и прочий «стакан воды». На месте грубого расчёта появился иррациональный смысл, потому что рациональные смыслы оказались примитивной, но шумной пустышкой. Мужчина устал от девушек-гарсонов, от их коротких, задранных в модном танце, юбок, от их сигаретного дыма, смелости, ...громкости. Девушки-гарсоны-flappers, хлопушки, производили много грохота - заливисто хохотали, хлопали дверцами авто, любили громкую музыку.
Фото - Хорст П.Хорст.
Картина художника Рене Магритта.
Мужчина 1930-х, которого явно или исподволь готовили к новой войне, желал видеть гораздо более покладистое существо - желательно, блондинку с формами Венеры Милосской, но с руками - руки нужны для советского весла, для прусско-арийского приветствия, для неовикторианской чашечки кофе и томика снова изданной Шарлотты Бронте - с личиком мисс Эйр, отрисованном линиями Art Deco. Откат к эстетике и к этике прошлого, имперские амбиции некоронованных тиранов. Бывший конструктивист Илья Голосов строит на Яузском бульваре дом-фантасмагорию со статуями у входа, а супруга парижского кутюрье Люсьена Лелонга - Натали Палей - демонстрирует дамскую шляпку в форме треуголки Галантного Века. Десятилетие странностей, наступившее после десятилетия утверждаемой и непререкаемой «нормы» породило повсеместный сюр. И это не только привычный и ставший уже «попсовым» Сальвадор Дали. Это не только шокирующая Скьяпарелли - модельер-сюрреалист, создававшая шляпы, похожие на... туфли и прочие «платья с омаром». Сюр был нормальным жизненным фоном, потому что хотелось нарочито странного. В различных изданиях по искусству говорится, что тенденцией сюрреализма является «вычленение конкретных объектов из естественной для них среды, их "эстетизацией" путём отстранения от реальной функции или парадоксального сочетания с иными объектами».
Юрий Пименов «Работницы Уралмаша в ложе театра».
Шляпки от Эльзы Скьяпарелли.
Константин Мельников. Наркомтяжпром. Проект.
Принято считать, что в Советском Союзе сюрреализма не было и со всех полотен улыбался один и тот же краснощёкий стахановец-гегемон и (или) его подруга - могучая бёдрами трактористка-пулемётчица. Сюрреализма не было (как, наверное, того самого секса с рекламой, а также колбасы с поп-музыкой), зато «парадоксальное сочетание» присутствовало повсеместно. Дом Культуры при каком-нибудь сталелитейном заводе оказывался непременно похож на Малый Трианон, соцреализм отдавал дидактикой классицизма, метро обращалось Бельведером, выставка сельхоз-достижений - Цвингером, комедии на деревенскую тему становились галантными пасторалями, но про перевыполнение плана. У Юрия Пименова есть картина «Работницы Уралмаша в ложе театра». Работницы. Уралмаша. Но в ложе. И руки у одной из работниц сложены, как у кокетливой салонной дивы ренуаровского типа. «Парадоксальное сочетание» было во всём. Безумное детище советских 1930-х - стиль, условно называемый «постконструктивизмом» - механическое, прямо-таки жестокое сочленение рациональных форм с элементами классического ордера. Желание впрячь в одну телегу «коня и трепетную лань»? А чем это хуже пчёло-гранатов Дали с шляпо-туфельками Скьяпарелли? Или вот эти захватывающие проекты Наркомтяжпрома, каждый из которых граничит с сумасшествием (или с его талантливой имитацией).
Братья Веснины. Наркомтяжпром. Проект.
Сальвадор Дали «Солнечный столик». Фрагмент.
Далее статья о сюрреализме вещает, что оному также присуща «натуралистически-осязаемое воспроизведение фантастических видений, либо отдаленно и смутно ассоциирующихся с предметным миром, либо сплетающих абсолютно реальные, но органически несовместимые элементы природы». Лично для меня детский, простой и ясный (с виду) писатель Аркадий Гайдар и есть сюрреалист. Его мир - сплетение сна и яви, этот мир похож на «Солнечный столик» - обилием света, пространства и приличествующих десятилетию странностей. Дети в его книгах истово желают войны. Девочка Светланка из «Голубой чашки» радостно спрашивает: «Разве уже война?». Сюжет рассказа может быть нарисован Сальвадором Дали - осколки голубой чашки, женщина Маруся в красном платье, в небе - полярный лётчик, и - дорога в пространство, куда уходят герои - отец и дочка... В «Судьбе барабанщика», в сцене маскарада (привычного рабоче-крестьянского мероприятия эпохи) есть совершенно выбивающая из колеи тирада: «Ты знаешь, я потерялась. Где-то тут сестра Зинаида, подруги, мальчишки... Я подошла к киоску выпить воды. Вдруг - трах! бабах! - труба... пальба... Бегут какие-то солдаты - все в стороны, всё смешалось; я туда, я сюда, а наших нет и нет...».
Фото - Хорст П.Хорст.
Эрнст Цобербир «Приливы и отливы».
Сплетение войны и маскарада, несовместного, зачем-то нелепо спаянного. Вторжение параллельной реальности или вторжение Будущего, на которое, впрочем, девочка эпохи сюрреализма, реагирует исключительно спокойно? Ну да, солдаты с пальбой на маскараде, исчезновение сестры, подруг, мальчишек. Предчувствие войны, вплетающееся в полотно шпионско-дидактической, идеологически выверенной сказки о Добре и Зле, которые, впрочем, тоже весьма относительны. Мир Гайдара не выглядит настоящим, но не потому что он - лакировщик действительности и, якобы, следовало показывать коммунальные потасовки да ночные аресты вместо эталонных детей-воителей. Просто в этом мире всё возможно, даже странные для советских детей имена Чук и Гек - и это при вполне психически здоровых родителях. Мир Гайдара - странен, стерилен и наполнен солнцем, он возможен только в декорациях иррационального постконструктивизма, но совершенно не монтируется с какими-нибудь примусово-керогазными кухнями или с кражей вещей в общей бане (кстати, очень распространённое преступление в довоенную пору). Дети Гайдара живут рядом с булгаковскими Мастером и Маргаритой. Именно в Москве, в мире 1930-х, оказались возможны штучки Бегемота и дьявольские парижские платья на сцене Варьете. В 1920-х было всё просто - цинично-аристократичный учёный-евгеник создал плохого человека из доброй собаки. Учёный. Создал. Потому что мир познаваем. В 1930-е мир перестал быть познаваемым.
Александр Дейнека. Небо-обманка в Метро.
Мир 1920-х был обращён к Будущему, мир 1930-х - к Вечности. Вечность была всегда и будет всегда. На открытках и даже на шоколадных обёртках изображается Дворец Советов, который, как казалось, непременно будет. Не через год, так через сто лет. Потому что готические соборы тоже строились долго, но планомерно, ибо для Вечности. А ещё любимый приём - небо-обманка на станциях метро, в домах культуры. Поднимаешь голову и видишь синий, в облаках, просвет с парящими спортменами, с самолётами, с неким Высшим Миром, которого на самом деле там нет...
Свежие комментарии